Николай Свечин - Туркестан

Дело в том, что служба в Туркестанском военном округе считается тяжелой. Солдаты даже получают дополнительное довольствие чаем и вином. Рацион тоже неплохой: каждый день суп с мясом (мясная порция каждому) и каша с мясом в крошку. А еще три фунта хлеба. К концу срока старослужащие столько хлеба уже не съедают и получают вместо него так называемые «хлебные» деньги. Украсть их у солдат – это надо совсем совесть потерять… Кража быстро обнаружилась. Суд чести должен был собраться в среду, а в понедельник Владимир пошел в караул, из которого не вернулся…

Скандал замяли. Офицеры сочли, что поручик Перешивалов смыл свой позор кровью. Никто не сомневался, что он нарочно забыл снять с себя шашку. Да и саму Ольгу в батальоне любили и жалели. Она получила крохотную пенсию, на которую с трудом сводила концы с концами. Хорошо, дом был свой. Родители умерли и оставили небольшое наследство, которого как раз хватило на покупку жилья. Теперь молодая вдова старела, но мужчин к себе близко не подпускала. Не верила никому из них. В гости она ходила редко, к Скобеевым да еще в одно семейство. Винила в трагедии Ольга одну себя. Это ведь она не смогла родить детей! Кто знает: если были бы детки, может, Владимир бежал бы из казармы домой, а не в игорный притон? Так длилось семь лет. Но, как выяснилось, жизненные силы в ней сохранились. И простого счастья она хотела, как и все прочие люди. А открылось это с появлением сыщика Лыкова.

Теперь она старалась узнать о своем любовнике как можно больше. И спрашивала, спрашивала – буквально обо всем. С заминкой спросила даже о жене, и он ответил… Ольгу интересовали подробности: детство, война, служба, роль Благово в жизни Алексея. Никогда еще он не чувствовал к себе такого внимания, такого восхищения и обожания. Лыков привык уже к тому, что его атлетическая фигура вызывает у дам обостренный интерес. Когда он выходил из серых вод Маркизовой лужи в Сестрорецке, со всего пляжа бабы сбегались посмотреть. Полосатый купальный костюм обтягивал могучий торс сыщика так, что дачницы теряли голову… Он находил потом в карманах сюртука их записки с признаниями в любви и с предложениями о тайном свидании. А в прошлом году в Нормандии! Там француженки совсем стыд потеряли! Заигрывали прямо при Варваре, не тушуясь.

Но дело было даже не в широких плечах и бицепсах, как у Геркулеса. Ольга старалась разглядеть другое – увидеть самого Алексея, его чувства, мысли о важном, его оценки главных в жизни вещей. При этом, конечно, и гордилась его мужеством, и любовалась мускулатурой – но глядела в суть, прямо в душу.

– Ты самый удивительный человек, что встречался мне когда-либо, – заявляла Ольга. – Смел, умен, внимателен к слабым. Добр! И не думала я, что остались на земле такие мужчины…

Алексею делалось необычайно приятно, но также и неловко. Даже стыдно было слушать о себе столь лестные слова. И он начинал оправдываться:

– Знала бы ты, как мне страшно было выходить на днях под заряды! Разве ж это храбрость? Руки дрожат, и внизу живота сводит…

– Но ты же вышел?

– А куда денешься? Все смотрят…

– Вот тогда и не наговаривай на себя!

На второй день идиллии Лыков не утерпел и сказал:

– Ты же понимаешь, что я уеду и больше сюда не вернусь?

– Понимаю. И что с того?

– Но…

– Хоть день, да мой.

– Мне совестно. И перед тобой, и перед Варварой.

– Обо мне не думай. Я счастлива благодаря тебе и всю жизнь потом буду вспоминать эти дни. Ведь их могло и не быть!

– А я там, в Петербурге, кажется, уже никогда не буду счастливым, как прежде. Потому что ты останешься здесь. Мне хорошо с женой, там мои детки, но… теперь я будто бы раздваиваюсь.

– Это плата, милый. Твоя жертва за то, что сделал меня счастливой, пусть на время. Я не заберу тебя у Варвары. Только попользуюсь немного и верну. Но твоя боль потом, и твоя раздвоенность – это та цена, что ты должен заплатить. Я заплачу стократ больше, но и ты не увильнешь. Так устроена жизнь. А ты в столице все забудешь. И тебе опять станет хорошо дома.

Алексей чувствовал, что пропадает. Это не интрижка, не проходной роман. Он, женатый семейный человек, влюбился и летел в тартарары! Было одновременно и сладостно, и боязно. Иногда под утро Лыков думал: что случится с ним в этот раз? Какой окажется его жертва? Тогда в столице он приехал на три часа к своей белошвейке Анюте, хотя и был венчаный! Бог наказал его страшно: не родился ребенок, живая душа не появилась на свет, а Варенька едва не сошла с ума… А теперь? Но уйти из этого дома сил у сыщика не было. Кроме того, говорил он сам себе, почему обязательно должно быть наказание? Ну согрешил. Другие и не то делают, и сходит с рук… Такие мысли помогали.

Совсем привыкнув к Лыкову, Ольга спросила его об истории женитьбы. И тот рассказал все с самого начала. Как увидел Варвару впервые и сразу влюбился. Как молодая сирота лишилась отца, совершившего страшный грех самоубийства. Да еще и оказалась незаконнорожденной! [55]Как мудрый Павел Афанасьевич Благово поговорил о ней с государем. И как потом ему, Алексею, богатство Нефедьевых мешало сделать предложение Варваре Александровне.

– Замечательно, что тебе в молодые годы встретился учитель, – резюмировала вдова. – Ты стольким ему обязан, но уверена: и он тебе тоже. Тем, что после него остался ученик и продолжатель, который всегда его помнит. Скоро двадцать девятое июня, день Петра и Павла. Давай сходим в храм вместе, я хочу помолиться за упокой его души. Ведь и мне досталась частичка его трудов!

Еще ее поразило, что государь дважды благодетельно вмешивался в судьбу нижегородской сироты. И это хранило семейство Лыковых лучше любых подвигов Алексея. Власть – это люди, а люди завистливы и недоброжелательны. Труды человека на службе начальство легко забывало. А вот внимание государя оно помнило всегда. Теперь Алексей частное лицо, лишенное придворного звания. Время некоторой особости, которую чувствовали все, давно прошло. Лыковы сейчас простые люди. Шпалы вон приходится продавать… Но в обществе помнят, что Его Величество знает бывшего сыщика лично. И будут помнить, пока жив этот государь.

На третий день Алексей поехал в госпиталь. Он нашел Титуса сидящим на кровати. Тот бережно придерживал руку в лубке, рядом остывал чай в казенном стакане. Увидев друга, раненый обрадовался.

– Леш, давай согласуем показания! Вот это, – он кивнул на руку, – меня верблюд лягнул. Когда я сдуру подошел к нему сзади. Ладно?

– Годится. А это вот, – Лыков ткнул себя пальцем в шею, где розовел шрам, – у меня фурункул вылез. Хирург ланцетом вскрывал. Запомнил?

Придумав легенды для жен, сыщики повеселели. Оба понимали, что легко отделались.

– Как ты, Яша, один с двумя-то в номерах обошелся? Ловко!