Татьяна Романова - Сизые зрачки зла

– Я уважаю стремление Веры быть опорой своим близким и считаю, что ваше семейство вполне может обойтись без удушающей «помощи» Александра Ивановича Чернышева. Я сделаю все, что нужно, чтобы тот никогда не стал опекуном ваших дочерей, и помогу вашей семье вернуть из-под ареста их приданое.

Софья Алексеевна всматривалась в лицо своего новоявленного зятя. Она видела его явное смущение, слышала сбивчивость в как будто отрепетированной речи. Что в действительности связывало ее дочь с этим красивым и сильным мужчиной? Неужели брак-сделка? Неужто Вера пошла на это? Сообразив, что все не так однозначно, как пытается ей внушить свежеиспеченный зять, графиня решила докопаться до правды, и начала допрос:

– Ваши резоны мне понятны, но для моей дочери то, что вы рассказали, – слишком незначительные причины для замужества. Неужели моя Вера не заслужила хотя бы восхищения? В ваших словах – лишь прагматизм и обоюдные выгоды. Мне не нужно этих выгод ценой счастья дочери!..

– Я в восторге от Веры, – удивился Платон, – для меня это абсолютно естественно. Как можно не восхищаться такой красивой и умной девушкой? Любой мужчина не устоит перед ней. Я думал, что вы это понимаете, поэтому и не говорил о том, что для меня – само собой разумеется.

– Возможно, для мужчины это и естественно, но любая мать хочет убедиться, что ее дочь ценят так, как она того заслуживает.

Софья Алексеевна хотела сказать слово «любят», но не решилась. Слишком мало она знала этого красавца-кавалергарда, а самое главное – панически боялась увидеть иронию в его глазах, когда тот услышит слова о любви. Современная молодежь теперь стала странной. В моду вошли иронический пессимизм и скучающее высокомерие, и, ослабив напор, графиня решила перевести разговор в деловое русло.

– Правильно ли я информирована, Платон Сергеевич, что вы сдаете полк по требованию генерал-лейтенанта Чернышева?

– Да, это – его условие.

– Я нахожусь в более сложной ситуации: мне он никаких условий относительно сына не поставил, хотя я сама все отдала бы ему за обещание освободить Боба.

– Он не поставил вам условий потому, что и так надеется все получить.

– Я знаю, – призналась Софья Алексеевна.

Горчаков как будто почувствовал почву под ногами и поспешил предложить:

– Я мог бы стать опекуном двух ваших младших дочерей.

Но теща перебила его:

– Вера говорила вам, что я собираюсь уехать за сыном туда, куда его отправят? – спросила она.

– Да, жена сказала мне о вашем решении, я не знаю, разумно ли это, но вы имеете право поступить так, как считаете нужным. В любом случае, ваши дети останутся под моей защитой.

Софья Алексеевна надолго замолчала, а затем тихо спросила:

– Вы будете любить мою старшую дочь и беречь младших?

– Обещаю, – твердо ответил ей зять, и графиня поверила. Она давно научилась различать фальшь в людских речах, а сейчас ответ показался ей абсолютно искренним.

– Хорошо, – кивнула она и предложила: – Пойдемте обедать, а я пока вызову нотариуса, чтобы он подготовил нужные документы.

За обедом хлебосольное московское сердце Софьи Алексеевны радовалось: зять ел с удовольствием изголодавшегося в дороге человека. Житейский опыт давно подсказал графине, что к мужчине с хорошим аппетитом всегда легче подобрать ключик в семейной жизни, чем к худосочному зануде. Похоже, что ее умнице-дочке повезло: Верин муж оказался богатым и знатным, он не был юнцом, но и до старости ему было очень далеко, он был красив, силен, искренне восхищался женой и сам хотел стать опорой семьи Чернышевых. Этот брак оказался подарком судьбы, и, самое главное, он подоспел в самый нужный момент!

«Спасибо тебе, Господи, – мысленно поблагодарила Софья Алексеевна, – за мою Веру и за других детей тоже».

Вечером, передавая зятю бумаги, графиня подумала, что вручает тому судьбу своей семьи, но уже ни тени сомнения у нее не осталось. Она знала, что это – рука провидения.

Сразу по приезде в столицу, Платон отправил Чернышеву записку, прося о встрече. Он думал, что ответ привезут не скоро, и очень удивился, когда в его квартиру вдруг прибыл порученец от генерал-лейтенанта – до измождения худой лысоватый чиновник в зеленом вицмундире.

– Вы привезли для меня письмо? – спросил его Горчаков.

– Нет, ваша светлость, – виновато отводя глаза, сообщил визитер, – я приехал за документом, который ожидает его высокопревосходительство.

К этому Платон оказался не готов. У него забирали его любимое детище, даже не соизволив сказать пары благодарственных слов. Его жизнь, отданная лучшему в стране гвардейскому полку, почти двадцать лет безупречной службы не за страх, а за совесть, все его боевые награды превратились в ничто. А теперь неизвестный худосочный чиновник приехал требовать от него прошение об отставке. Боясь не справиться с гневом, Чернышев на мгновение прикрыл глаза, но этого оказалось достаточно, чтобы по сердцу резанула тоска. Вспомнилось лицо брата, такое, каким он видел его на последнем свидании в крепости, и Платон осознал, что он должен пройти и через это. Собрав волю в кулак, он с ледяной вежливостью обратился к порученцу:

– Извольте представиться, я должен убедиться, что мой рапорт попадет по назначению.

– Костиков, помощник генерал-лейтенанта Чернышева в адмиралтействе, – с готовность отозвался чиновник и снова, как будто извиняясь, добавил: – вы уж простите, что побеспокоил. Его высокопревосходительство своего личного помощника графа Печерского послал бы, да тот все никак из командировки не вернется, в Полесье застрял. Пришлось мне ехать.

Прозвучавшая фамилия сразу же освежила Платону память, даже мучительный гнев испарился. Так получается, что Печерский до сих пор крутится поблизости от его жены?! Платон быстро вынес прошение об отставке, передал его Костикову. Экипаж с порученцем еще не отъехал от его крыльца, а. князь уже сел за письмо к Щеглову. Он очень надеялся, что исправник не откажется побыть рядом с Верой, пока он сам не вернется домой.

Отправив ординарца на почту, Платон задумался. Вот и наступил час истины, и он остался один на один со своей сломанной жизнью. Старой больше не было, а новую он уже умудрился безнадежно испортить. Зачем он пошел на поводу у собственного упрямства? Почему сразу же не поехал за Верой? Они поссорились из-за какой-то ерунды, теперь это казалось просто недоразумением. Он же мог сразу во всем разобраться, а не загонять их отношения в безнадежный мрачный тупик. Но что же теперь можно сделать? По всему выходило, что уже ничего!..

Пытаясь заглушить тоску, Горчаков с головой ушел в дела своей новой семьи, но они быстро закончились: стряпчие сняли для него копии с тещиных бумаг, они же составили и прошение об истребовании приданого. Душа Платона рвалась в Полесье, но со дня на день ожидалось решение суда и приговор брату. Граф Кочубей обнадежил его, шепнув, что император своим указом смягчит наказание для всех участников восстания. Оставшись с Горчаковым наедине, Виктор Павлович объяснил: