Николай Свечин - Удар в сердце (сборник)

– Посмотри на меня. Я тоже был «демоном» и ходил по лезвию ножа, но мне было легче. Учитывая полное отсутствие актерских способностей, мне даже имя не меняли! Я играл сам себя и только так и мог выжить. Это относительно просто. Тебе же придется играть другого человека. Влезть в чужую шкуру и в ней жить, под настороженными взглядами. Ни на секунду не возвращаясь в себя самого, даже во сне оставаться в образе. Справишься ли?

– Пока не попробую, не узнаю, – ответил Валевачев. – А чего это вы меня стращаете?

– Я не стращаю, а говорю, как есть. Ты будешь жить среди преступников. Им светит каторга, а не два месяца арестного дома! Случись что, церемониться не станут. Всегда держись настороже. Веселись, пой, пей, работай, будь как все. Неотличим от других. Заурядный, обычный… правдоподобный. Но – не расслабляйся ни на миг!

– Так чем я себя могу выдать? Не дай бог, конечно.

– Образ человека, которого ты играешь, должен соблюдаться до мелочей. Речь. Жестикуляция. Привычки в быту. Однажды я раскрыл агента полиции потому, что у него не оказалось грязи под ногтями.

– Как это?

– Да вот так. Сидит в пивной человек, читает газетку. Такой… потертый. Неавантажной наружности, из тех, кто ищет на водку. Вроде бы как граф Бутылкин. А ногти подстрижены, и руки чистые! Не учел агент эту мелочь, и я его вычислил. Что, если бы это сделал уголовный?

Валевачев задумался.

– А случай с Красноумовым? – продолжил Алексей. – Отличный был актер, прекрасный человек, умница! Замечательный «демон». Но попался на пустяке. Он запоминал приметы убийц, как полагается по инструкции, сверху вниз: волосы, лицо, одежда, обувь, осанка. Так и водил глазами. А один из уголовных читал ту инструкцию! И догадался. Кто мог это предвидеть?

– И… что с ним стало?

– Зарезали, а тело утопили в Екатерингофке. Мы его так и не нашли…

Юрий впервые всерьез задумался, что его ждет в Москве. А Лыкову только это и было нужно. Он отослал помощника и принялся набрасывать план дознания. Зволянский хоть и приятель, но только с виду. Он – креатура министра и будет глотку за него грызть. Да и с Витте шутки плохи. Нужно вылезти вон из кожи, но найти фальшивомонетчиков. Быстро и доказательно.

Вечером Алексей вынул из бумажника две десятки, старую и новую, и положил их перед собой. Вроде бы одно клише! Дородная женщина, изображающая Россию, со щитом и пальмовой ветвью. Но текст на лицевой стороне немного отличался. На новом билете имелась надпись: «Государственный банк разменивает кредитные билеты на золотую монету без ограничения суммы (1 рубль = 1/15 империала, содержит 17,424 долей чистаго золота)».

Еще больше изменений оказалось на обороте. Раньше там помещались извлечения из Высочайшего манифеста о кредитных билетах. Теперь их заменили тремя параграфами из Высочайшего Указа от 14 ноября 1897 года:

«1. Размен Государственных кредитных билетов на золотую монету обеспечивается всем достоянием Государства.

2. Государственные кредитные билеты имеют хождение по всей Империи наравне с золотою монетою.

3. За подделку кредитных билетов виновные подвергаются лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу».

Да… И не боятся люди заниматься такими делами! Лыков убрал бумажки на место и отправился ужинать.

Через тридцать шесть часов оба полицейских были уже в Москве. Их поселили на конспиративной квартире в Грузинах и велели по улицам зря не шляться. Вечером туда явились начальник МСП Рыковский и его помощник Лебедев. Василий Иванович представился уже не поручиком, а титулярным советником – перешел в статскую службу.

– Итак, господа, дело ваше объявлено особо секретным, – сказал Рыковский. – Знать о нем будем из москвичей только мы двое. Вся помощь – через Василия Ивановича.

– Даже обер-полицмейстер не в курсе операции? – удивился Лыков.

– Даже он. У Кречетова всюду глаза и уши. Так будет надежнее.

– Понятно. Готовы ли сведения по кадру банка?

– Лишь самые общие. Московский промышленно-купеческий банк никогда не проходил по делам сыскного отделения. Надежный, консервативный…

– Давайте, что есть.

Рыковский кивнул своему помощнику, и Лебедев стал докладывать:

– Начнем с верхушки. Председатель правления – лично Кречетов. Вице-председатель – Поляков, директор Товарищества «Викула Морозов с сыновьями».

– Тот самый Поляков? – оживился Алексей. – Иван Кондратьевич?

– Да. Выдающийся предприниматель, человек безукоризненной честности. Он-то уж точно ни при чем!

– Само собой. Мы с ним, кстати, знакомы. Он знает, кто я и где служу. Может пригодиться… Пошли дальше.

– Дальше идут директора. Их двое: Котлубай и Желтобрюхов.

– Что за люди?

– Проверяем. Пока ничего криминального за ними не нашли. Зато много всякого имеется за директором-распорядителем! Зовут его Альфред Осипович де Лятур. Он ставленник Кречетова и не просто так им сунут в банк, а в качестве поощрения.

– За что? – заинтересовался надворный советник.

Лебедев нахмурился.

– Иван Пименович Кречетов, по правде сказать, большая скотина. Просто огромная! И первое, в чем его обвиняет молва, – это отравление своего старшего брата Сергея. А де Лятур – доктор по профессии. Именно тот самый доктор, который подписал заключение о смерти Сергея Пименовича от апоплексического удара.

– И после этого пошел в банкиры?

– Да. Правда, не сразу. Сначала у него умерла пациентка, которой он сделал незаконное кесарево сечение. Получился скандал. Выяснились такие вещи, что Лятура лишили права на вольную практику. В больницы его, разумеется, не взяли после случившегося. И Кречетов двинул бедолагу в директора-распорядители. Эскулапа – в банкиры! Явно не просто так.

– Да, темная история, – согласился Лыков. – Смерть старшего Кречетова полицией не дознавалась?

– Повода не было. Бумага, чин чином подписанная доктором. Пожилой человек… А молва? Люди всегда что-то болтают!

– Возможно отравление. Есть один способ выяснить это, но теперь уже поздно…

– Какой способ, Алексей Николаевич? – удивился Лебедев.

– Что сейчас говорить? Надо было сразу же… Вы продолжайте про де Лятура. Как он справляется в банке? Это не кесарево сечение производить…

– Плохо он справляется. Дела не знает и компенсирует свой дилетантизм хамством и излишней суровостью. Кличку ему за это дали: О-Бэ-Пэ.

– Странная кличка…

– Альфред Осипович на все просьбы служащих о вспоможении или кредиторов о продлении займа отказывает. Всегда. И пишет на бумаге: «Оставить без последствий». А в последнее время, когда совсем зазнался, ему стало лень писать и эти три слова. Теперь Лятур просто чертит три буквы: О, Б и П. Такое вот сокращение трудов.