Николай Норд - Яичко Гитлера

— Хорошо, не скажу, но только если это не относится к делу.

Зажегся зеленый свет, Николай отстранил руку девушки, мешавшую управлять машиной, и теперь Нинель, поняв это по-своему, выглядела снова подавленной. Она набрала в рот воздуха, словно перед опасным прыжком с высокой вышки в воду, и продолжила:

— Когда я оканчивала первый курс, то на какой-то тусовке, где собиралась молодежь от искусства — ну, там всякие художники, поэты, артисты, студенты таких же профильных ВУЗов — познакомилась с одним парнем. Он был классный скульптор, перспективный. Стасом звали. Правда, так ничего потом и не добился, я даже слышала, будто он умер в прошлом году. Но не в этом дело. Я влюбилась в него, а он пристрастил меня к наркотикам. Мне с ним все было в кайф — и любовь и герыч. Но постепенно дозы становились все больше, и ширялась я все чаще. Учеба тоже пошла наперекосяк, первый курс я еще кое-как осилила, а на втором пришлось взять академический отпуск. Один раз чуть в ящик от передоза не сыграла. Два раза меня Ксения в больницу укладывала на излечение, но толку было немного. Отлечусь, а через неделю или две, опять за старое бралась, особенно если со Стасом сойдемся. Ну, Ксения, и обратилась к Федотову, мол, может какое-то хорошее заграничное лекарство есть, чтобы меня спасти. А Федотов сказал ей, что у него дома есть все нужные лекарства, но только надо меня ему забрать к себе на недельку, и чтобы Ксения их в это время не тревожила.

— Слушай, да он для Вас каким-то ангелом-хранителем был! Вот и для тебя тоже. Я о нем стал менять свое мнение. Так зачем ты-то его убить собиралась?

— Опять ты за свое! Да не убивала я его, пойми ты!

Нинель застонала, опустила голову, выдохнула и бессильно опустила руки на колени, невидящими глазами рассматривая что-то у себя под ногами.

— Не веришь ты мне, — секунду помолчав, нараспев проговорила она. — Но все равно — слушай дальше. Короче, привез Харитон Иринеевич меня к себе, я думала, в царские хоромы попаду, а у него всего лишь обыкновенная скромненькая такая двухкомнатная квартирка оказалась, правда в хорошем месте — в доме утюгом на Малой Подьяческой.

— Это где Раскольников убил старуху-процентщицу что ли?

— Во-во! И там у Федотова полно восточной атрибутики разной было — вазочки, болванчики китайские, какие-то погремушки непонятные — но не для детей, свечи всякие, лампадки, манускрипты старинные на разных языках. Да суть не в том. Он наказал мне помыться и ложиться голой на стол. Он его расчистил от всякого хлама и постелил сверху какой-то мягкий ковер. У меня тогда ломка была страшная, я ему сказала, чтобы сначала на дозу дал, а потом пусть делает со мной все что хочет. Федотов еще как-то странно спросил меня, мол, точно, все, что захочет? Я на это не обратила особого внимания, говорю, мол, да, давайте же скорее. Он сказал, де, хорошо, иди, мойся, у него все есть тут дома. Ну, я помылась, он мне дал какой-то дури — шарик пожевать вонючий какой-то, размером с горошину. И так мне прикольно стало! Будто хорошо ширанулась. Потом я забылась.

А потом все как в тумане было. Я лежала в полузабытьи на столе голая, он меня чем-то окуривал, какой-то погремушкой, похожей на консервную банку на спице, трещал-вертел. Меня то в жар, то в холод бросало, какие-то видения кошмарные были. Иногда, когда я выходила из забытья, он кормил меня какой-то дрянью из ложечки, похожей по вкусу на прокисшую овсяную кашу, поил чем-то терпким, вроде пунша. Я потеряла счет времени. А потом, в один момент, как-то очнулась — совершенно здоровой, бодрой и сильной, казалось, могла горы свернуть, только вонючей сильно, будто из выгребной ямы вылезла.

Оказывается, неделя прошла. И Федотов сказал мне, что больше я к наркотикам никогда не притронусь, меня воротить только от одного вида их будет. И это, впоследствии, оказалось правдой. Я ему говорю, мол, спасибо, спасибо, я так вам обязана, не знаю, как благодарить, как рассчитаться. А он усмехнулся как-то криво и сказал, что за все уплачено и еще сказал, чтобы шла мыться в ванну. И там я вдруг поняла, что он не только лечил меня, но и пользовался как женщиной. И тут мне стала понятна его усмешка, вспомнила я и его слова в самом начале перед лечением. Козел похотливый!

Но, по правде говоря, я не знала, как мне теперь с ним себя вести — то ли благодарить, то ли в милицию заявить, то ли тут же чем-нибудь по башке отоварить. Вышла из ванны, смотрю, он стол накрыл по-королевски — в ресторане такой закуски не увидишь, шампанского целую батарею выставил. Мне есть сильно хотелось, набросилась я на еду, ем себе, да шампанским заливаю. Захмелела, хорошо стало, думаю, ладно, хрен с ним с этим стариком гребаным, он меня вылечил, Ксению в свет вытащил, что мне, дырки за это жалко что ли? В общем, напилась, а потом он меня домогаться опять стал, деньги стал совать. Ну, тут уж я плохо соображала и, можно сказать, добровольно ему отдалась. А после, когда мне деньги были нужны, я ходила к нему, он давал, не так чтобы много, но прилично, а я с ним телом расплачивалась. Ясное дело, Ксения об этом не знала…

— Приехали, — перебил ее Николай, шокированный ее признанием. — Дальше у следователя говорить будешь.

Машина въехала в засаженный старыми, корявыми тополями двор угрюмого кирпичного здания, с зарешеченными стеклами. На его крыльцо, около которого стоял черный «воронок» и синий «УАЗик», поднимались и сходили вниз люди с насупленным, серьезными лицами, большинство из которых носили милицейскую форму. На крыше крыльца сидела длинноногая ворона и надрывно каркала, словно зачитывала приговор всем впервые сюда входящим.

— Подожди, — сдавленным голосом сказала Нинель, — я тебе еще не сказала самого главного.

— Давай побыстрее уж, — нехотя согласился Николай, не потому что ему так уж хотелось засадить за решетку Нинель, а потому, что ему не терпелось доказать невиновность Ксении.

— Ну, вот, когда Ксения закончила академию, это Федотов настоял на ее переводе в Новосибирск. Сказал, что так надо, это должно было быть, как благодарность за его помощь. Еще он сказал, что лет через пять мы сможем вернуться в Питер или, если захотим, то в Москву. Зачем это следовало делать, он объяснять не стал, просто сказал, что так будет лучше, мол, так звезды указали. И я Ксению тоже об этом просила, мне хотелось отвязаться от старика. С некоторых пор он стал внушать мне какой-то безотчетный, неконтролируемый страх. Я как увижу его, так у меня даже ноги мерзли. Конечно, мне нравилось иметь деньги, но под сердцем было холодно.

Ну, а Ксения сама особо не возражала против переезда — со своей стороны она думала, что я со Стасом, наконец, расстанусь, поскольку не догадывалась, что к этому времени я к нему охладела. Ее пугали мои частые отлучки, в том числе и по ночам, она все списывала на Стаса, боялась, что он меня опять к наркоте подтолкнет. А у меня просто были деньги, и я потихоньку привыкла хорошо гульнуть с друзьями, пошиковать. Наркотики меня уже не привлекали, но я могла иногда выпить хорошо, бывало, до беспамятства. В итоге — переехали, а Федотов даже помог нам сделать хороший квартирный обмен. Он же договорился о скором открытии в Новосибирске персональной студии для Ксении.