Гийом Прево - Семь преступлений в Риме

— Даже через пятьдесят лет, — заметил Бибьена.

— Вам и это известно, кардинал? Поздравляю! А впрочем, это не так уж и важно. Но здесь вы правы, мне потребовалось время. Записи Платина я нашел лишь прошлой весной. До того я считал, что мои родители умерли от какой-то заразной болезни. Зараза! Представьте, что я испытал при чтении написанного! Пришлось раздобыть кое-какие дополнительные сведения об этой Римской академии… Хорошенькая подобралась компания ученых в кавычках, отъявленных карьеристов и мошенников… Известно ли вам, что после смерти Павла Второго в 1471 году большинство заговорщиков помиловали? Так что стоит иногда заниматься свержением пап! Некоторые даже получили приличные должности… Платина, Капедиферро, многие другие… Помпонио Лето возобновил чтение лекций, академия вновь вернулась к своим привычным занятиям и порокам. К своим привычкам и порочности! Взгляните-ка, молодой Синибальди, на надпись на стене справа от вас.

Я осмотрел стену, как было велено, и вслух прочитал:

— «18 января 1475 года

Пантагатус, Маммеус, Папириус, Минициус, Емилиус.

Исследователи античного мира в правление Помпонио Лето, верховного понтифика, и Минутиус, сладчайшей из проституток Рима».

— 1475 год, через семь лет после раскрытия заговора! Они продолжали приходить сюда! Теперь-то вы понимаете: я хотел бы, чтобы Лев Десятый увидел все это своими глазами, — язвительно произнес Гаэтано. — «Правление Помпонио Лето, верховного понтифика»! Это весьма и весьма позабавило бы его, так гордящегося своим саном!

— Прошу не оскорблять его святейшество… — начал было Бибьена.

— Да будет вам, кардинал! Мы не сомневаемся в ваших верноподданнических чувствах… Оцените лучше совпадение: этой надписи ровно сорок лет, день в день. Неплохая годовщина, не правда ли? Настоящий праздник, не так ли? Более того, Капедиферро признался мне этой ночью, что и он в этом списке! Да-да, под именем Пантагатус. И не он один: Джентиле Зара был Маммеусом, Массимо Беллаторре — Емилиусом, Мартина д'Алеманио звали Папириусом, а Фларимондо — Минициусом. Трогательная семейка, что скажете? Хотя что тут говорить? Суперинтендант рассказал мне, что за несколько дней академики устали от своих забав. И катакомбы постепенно стали тем, чем и не переставали быть, — местом упокоения наших предков.

Он ненадолго замолк, потом скрипучим тоном произнес:

— Что до моего отца, то он не познал этого эстетства. Не вернулся ни к своей карьере, ни к любви своих близких. В то время как его убийцы купались в деньгах и почестях, он был мертв. Мать моя, кстати, тоже… А я… я был сиротой. Не находите ли вы это несправедливым, ваше преосвященство? В высшей степени несправедливым! А вы, командор? Как бы вы поступили, узнав о таком позоре? О позоре настолько горьком, что он перевернул вашу жизнь? Что он сделал ее… невыносимой… Не возникло бы у вас желание отомстить? У меня же оно появилось. О дальнейшем вы догадываетесь… Какое-то время я работал у мэтра д'Алеманио. Недостаточно долго для того, чтобы он меня узнал, как мне кажется… но это другая история. Как бы то ни было, идея сообразовать наказание преступников с изображением на одной из этих гравюр показалась мне… уместной, да и… даже забавной. Кстати, это не наводило прямо на мысли о Римской академии: оставшиеся в живых могли не спасаться бегством. Ну а найти их не составило труда… Д'Алеманио я знал, да и Капедиферро тоже. Я познакомился и «подружился» со старухой Джульеттой, которая, впрочем, в молодости звалась Минутиус. Мы частенько встречались, выпивали, и она мне рассказала… О ростовщике Зара, к примеру… Довольно-таки гнусный был тип… Не один римлянин возблагодарил Всевышнего за его смерть. Говорила и о Флоримондо, ничтожестве, опустившемся до попрошайничества. О Массимо Беллаторре, погибшем на поле битвы более тридцати лет назад. А ведь ему было уготовано место на гравюре… очень жаль… О знакомстве нашего суперинтенданта с неподобающими людьми… Именно Джульетта свела меня с молодым Верде. Ну а остальное… Остальное зависело от моей ловкости и фантазии.

— И от жажды крови, — добавил я, не удержавшись. — Чем виноват перед вами бедняга Джакопо Верде?

— Бедняга Джакопо Верде… — эхом откликнулся Гаэтано. — Да, я искренне об этом сожалею. Но убийство нищего прошло незамеченным… Даже на колокольне Санта-Мария Маджоре! Между прочим, не думайте, что я получал удовольствие, убивая всех этих людей. Я делал это по необходимости, вы поняли. Ну а что касается молодого Верде, я никогда не покусился бы на него, не будь он серьезно болен. Болезнь легких. Он кашлял, харкал кровью и почти ничего не ел. В девятнадцать лет стал стариком. Возможно, я сократил его мучения…

— Так же как и обжигальщика Гирарди, который чувствовал себя не так уж плохо, — иронично произнес Барбери.

— Капитан, вы заблуждаетесь! Того человека убил не я, его удавили по настоянию суперинтенданта. Мне даже не было известно о его существовании. Только по воле случая тот, кто обнаружил ростовщика, оказался сыном Джульетты.

— А ключи? — спросил Бибьена. — Как вы достали ключи?

— Ого! Вижу, моя история вас заинтересовала, мне очень приятно. Ключи от колонн и дарохранительницы по сравнению с остальным — детская игра: ведь библиотека соединена переходом с Сант-Анджело, вам это должно быть известно. В пристройке хранятся некоторые архивные материалы: наиболее ценные книги, папские хартии… Это помещение расположено по соседству с тем, где хранятся все городские ключи. Я подружился с их хранителем — милейший, кстати, человек. От случая к случаю мы оказывали друг другу мелкие услуги… Я, например, присматривал за его сокровищем, когда ему хотелось поразвлечься. Любопытно, но чем холоднее было на улице, тем больше этому плуту хотелось выпить. Короче, ключи в замке Сант-Анджело я мог брать, когда хотел. Накануне казни Джакопо Верде я открыл обе колонны и забрал «Веронику». Накануне: вы не ослышались. Весь смысл заключался в том, чтобы заставить вас поверить, что ключи мне доставались по одному. Заставить вас поломать голову над тем, кто мог безнаказанно открывать замки в Риме! Признаюсь, мне очень повезло с колонной Марка Аврелия. Ни один из приглашенных на бал во дворец Марчиалли не видел, как я вышел из нее. Конечно, в своей маске я немногим рисковал, но… Не правда ли, сам Всевышний поддерживал меня в моем мщении?

Командор Сан-Спирито что-то пробурчал, чем вызвал смех Гаэтано.

— Что вы сказали, командор? Я заметил, как вы встрепенулись при упоминании о Святом Лике. Вы обеспокоены завтрашней процессией? Должен вас огорчить, но я вынужден ее отменить. Досадно, конечно… Римляне, говорят, настроены довольно воинственно… Неизвестно, чего ждать, когда они узнают о похищении святой реликвии!