Алан Гатаев - Выбор Блейка

Разумеется, я предоставил свободу действий Дженкинсу, который весьма ловко дал понять джентльмену, чего именно нам хочется в это время суток, после чего джентльмен с полотенцем удалился, и мы смогли начать говорить.

– Как вы попали в ФБР? – спросил Дженкинс.

Какого черта, подумал я и окончательно решил с ним подружиться. В конце концов, он рассказал мне правду о дворецком.

– Как мне кажется в последнее время, за меня решили другие. Иными словами, я не помню. Началось все в колледже, где я изучал право. На втором курсе ко мне подошли два джи-ай, пригласили побеседовать и предложили поехать в Квантико. Пара лет там, и вот я уже федеральный агент. Сейчас уже тринадцать лет как агент. Декада непрерывного роста экономики и уровня преступности в стране позволили мне не менять работу. Ну а пара обрушений биржевых котировок убедили в правильности выбора профессии. Весьма банальная история. Ну а вы? Как вы оказались в полиции?

– Ответ простой – из чувства мести.

– Я уверен, все не так просто.

– Наверное, нет. Но на поверхности было желание насолить отцу.

Дженкинс принял от сеньора во фраке стакан с бренди, отхлебнул немного и продолжил:

– Я наследник крупной корпорации. Очень крупной. В моей жизни не было испытаний, знаете ли. Все вокруг происходило само по себе, и в какой-то момент это мне надоело. Отец никогда не говорил, но я знал, что однажды мне придется заняться управлением компании.

– Так зачем же вы пошли в полицейские? Что за форма протеста такая?

– Вы сами сказали. Протест был на поверхности. На самом деле я испугался, что ничего не понимаю в жизни.

– Я думал, что в таких случаях люди ищут опыт, скажем, в финансовой школе.

– Да бросьте! Чтобы успешно управлять большой группой людей, нужны другого рода знания и умения. Я решил, что должен пройти жизненный путь вне заботливого кокона, свитого могуществом моего отца. Чтобы знать цену той жизни, что есть у меня, нужно было увидеть и другие варианты.

– Довольно лицемерное заявление, должен я заметить. Пытаться узнать об ужасах жизни, имея возможность спрятаться от них в подобном бастионе благополучия. И могу поспорить, что живете вы не в Бронксе.

– В Файв Пойнтс, – парировал Дженкинс, но отступать было поздно.

– И все же как-то не то. Все равно, что если бы Памела Андерсен, увеличив груди, заявила, что сделала это из мести интернет-проституткам.

Дженкинс насупился и отхлебнул бренди. Его саксонской выдержки не хватило, чтобы скрыть возмущение, вызванное моим беспардонным нападением на его благие стремления. Нужно было разряжать обстановку.

– Хочу заметить, что вы все равно весьма экстраординарная личность. Могу представить, как к вам относятся в вашем офисе.

– Мне пришлось поменять два «Порше», знаете ли, – оживился он.

– О, неужели!

– Да-да! Первый раз на капоте нацарапали «Соси, пижон».

– Грубо.

– Второй раз прокололи колеса, и надпись стала длиннее: «Грязный педик, проваливай в свой Гарвард». И, разумеется, даже запятой в нужном месте не поставили.

– Ну, это уже хамство, – согласился я.

– После этого мне пришлось пересесть на «Приус».

– Что-то мне подсказывает, что ненадолго. Мой вам совет – пользуйтесь служебным транспортом.

В нашу беседу вмешался телефонный звонок. Мелодия из кармана Дженкинса разлетелась по огромному залу, вызвав бурю негодующего шиканья среди других членов, занятых обсуждением каких-то важных дел. По крайней мере, мне хотелось думать, что отдыхавшие в таком месте люди могут общаться только на серьезные темы. Наверное, я слишком явно смутился, потому что Дженкинс поспешил меня успокоить перед тем, как ответил на звонок.

– Не обращайте на них внимания. Скорее всего, они обсуждают очередную операцию по увеличению груди жены Куллиджа.

– А сколько их уже было?

– Это четвертая. Да, алло, Дженкинс…

На минуту я остался один на один со своей фантазией и живо представил себе, что смогут сделать с женщиной четыре операции на груди при неограниченном финансировании. Куллидж в моих глазах приобрел статус древнегреческого патриция, стремящегося к прекрасному.

– Это криминалист, – сказал Дженкинс. – Похоже, у нас есть подозреваемый.

– Нам с вами некуда торопиться, мистер Дженкинс. Кстати, как вас зовут?

– Гарольд.

– Вы серьезно? Гарольд?

– Что-то не так?

– Я не намерен засорять свою телефонную книгу именем Гарольд.

– Я согласен на Гарри, – сказал он и залпом допил бурбон. – Ну а вы же не просто федеральный агент Блейк?

Я кожей почувствовал, что при фразе «федеральный агент» компания Куллиджа навострила уши.

– Можно Артур.

Мы пожали руки.

– В таком случае, Гарри, я предоставляю тебе возможность окунуться в мерзость этого мира и задержать гада без меня.

Дженкинс подбросил мне до департамента. В здании горел свет и, поразмыслив пару секунд, я все же решил подняться наверх.

Странно, но целый день меня больше никто не искал. Вероятно, тучи сгущались надо мной всерьез. Из загородного клуба я поехал в бюро. Было уже поздно, но я надеялся застать Дэна. Так и оказалось. Свет в его кабинете пробивал в бетонной мгле здания департамента брешь, словно древний маяк.

– Что-нибудь раскопал? – спросил Дэн с порога. Перед Дэном лежал невообразимых объемов ворох бумаги, в котором он искал что-то нужное.

– Я был на месте. Походит на ритуальное убийство. Копы нашли амулет и, по-видимому, ДНК убийцы.

– Да? Что за амулет?

– Кажется, амулет Церкви Седьмого дня.

– Интересно. Но ничего не доказывает.

– Умеешь ты поддержать.

– Иди домой. Все это ровным счетом ничего не значит. А того ублюдка копы и без тебя сцапают.

– Над чем работаешь?

Дэн не стал отвечать. Это означало, что спрашивать не стоит. Я оставил его на своем месте и тихо вышел из кабинета. Я побрел искать Фрэнка, но успехов это предприятие не имело. Его нигде не было. Я обзвонил пару ночлежек, но безрезультатно. Это было не самое удачное начало недели, и все, что я мог сделать, – топить своих демонов самостоятельно.

Вторник. 08:00.

Дженкинс подобрал меня возле дома. Было восемь часов утра, и день явно начинался не с той ноты. Тело трясло от ужасного похмелья. Но раз уж я чувствовал боль – значит еще одна ночь прошла без пули в моей голове. По совершенно непонятным мне причинам сквозь адскую боль в такие моменты на меня находило прозрение. Несмотря на дикую потребность в лишении возможности чувствовать свое тело, мозги мои начинали работать острее. Возможно, потому, что ощущение физической боли отвлекало периферические рецепторы сознания от ненужных мыслей, давая возможность центру сфокусироваться на главном, не растрачивая потенциал на глупое ворошение прошлого. Случаем нужно было пользоваться.