Елена Логунова - Собачье танго [litres]

– Вот! – обрадовалась Машенька. – Я нашла, что диссонирует!

– Фу, руками не трогай! – крикнула я, но не успела: юная энтузиастка уже подобрала с земли какую-то тряпочку. – Ладно, что это у тебя?

– По-моему, это обрывок простыни! – Машенька победно потрясла в воздухе своей находкой. – Чистой белой простыни, что тут, по меньшей мере, странно!

Я покосилась на покрывало с лебедями, но смолчала.

В принципе, нельзя было исключать вероятности того, что кто-то особенно запасливый, аккуратный и щепетильный приехал за сексом в камыши со своим постельным бельем, но психотип такого человека, мне кажется, исключает разрывание простынки в клочья… А тут у нас был именно клочок. Кусочек ветхой белой бязи с обрывками голубых ниток…

– По-моему, тут что-то было вышито, – предположила Машенька, подергав за ниточку. – Но нитки вылезли и зацепились за…

Она поискала глазами и быстро нашла:

– За этот куст ежевики! О, точно, тут еще ниточка висит!

– Там, где была вышивка, ткань совсем истерлась и от рывка разорвалась. – Я наклонилась, рассматривая дорогу под низко нависшей ежевичной плетью. – Определенно, тут что-то тащили! Видишь, след гладкий, а не рифленый, как от автомобильных шин…

– Что-что, наш труп в простыне тут тащили! – уверенно заявила Машенька и первой вломилась в ближайший камышовый «бокс». – Эх, темновато здесь!

Не сговариваясь, мы включили фонарики в телефонах и дополнили концерт светомузыкой, но ничего нового и днем с огнем не обнаружили.

– Надо бы поискать там, – решила Машенька, заглянув за редкую стену камышей.

Из непроглядно темной воды на нее сурово посмотрело собственное отражение.

– Но страшно, – честно призналась практикантка. – А ты что об этом думаешь?

– Я думаю, что надо сравнить этот клочок с простынями бабы Тоси, – сказала я. – И посмотреть, нет ли на постельном белье нашей старушки вышитой монограммы. Хотя тут, кажется, буква «Г» была, а баба Тося у нас Антонина Храпова…

– Но если все совпадет, то?

– То будем думать дальше. – Я ушла от ответа и предложила уйти уже и от озера тоже.

– Погоди, как это – уйти? – удивилась Машенька. – А как же труп?

– А так же и там же. – Я решительно вывела неудовлетворенную красавицу из камышового будуара. – Если тело действительно лежит в озере, то ему день-другой никакой погоды не сделает, а нам еще нужно придумать, как, кто и, главное, почему его будет вылавливать…

– Полиция, конечно же, кто же еще!

Неопытная моя практикантка говорила слишком громко. При слове «полиция» открытые окошки автомобилей, мимо которых мы шли, с жужжанием закрылись. Одно авто даже задрожало, попятилось, выбралось из общего ряда и с ускорением покатило прочь.

– Конспирация! – напомнила я Машеньке. – Будешь так орать – спугнешь…

– Кого?

– Убийцу! – Мне было все равно, что сказать, лишь бы угомонить энтузиастку. – Знаешь ведь, говорят, преступника тянет на место преступления. Вдруг он и сейчас находится где-то здесь, а ты кричишь о наших планах!

– Где-то здесь?!

Машенька замолчала, но стала с таким пугающим вниманием присматриваться к машинам и людям в них, что еще два автомобиля малодушно сбежали.

Что ж, мы разогнали развратников – считай, улучшили морально-нравственную обстановку на районе. Тоже положительный результат.

Напоследок вернулись в офис – помозолить глаза коллегам и начальству, а также забрать наконец мой зарядившийся телефон.

Вечером – странное дело! – мне позвонил Зяма.

Удивление вызывал сам факт звонка. Братец мой на редкость самостоятельный тип, он лет с двенадцати старается лишний раз не тревожить семейство, чем, собственно, и беспокоит его старших представителей: они бы предпочли быть в курсе жизни и деятельности Казимира нашего Борисовича всегда, а не только в те моменты, когда он остро нуждается в деятельной помощи.

Тут надо сказать, что способность вляпываться в сложные ситуации – отдельный Зямин талант. Раньше я думала, что он тесно связан с другим даром братца – способностью очаровывать прекрасных и не очень дам. Особенно, помнится, способствовали созданию сложных и опасных ситуаций мужья-рогоносцы… Но вот уже год как наш Зяма наипримернейший семьянин, и это не мешает ему куда-то вляпываться.

Короче, услышав в трубке напряженный голос братца, я подумала, что сейчас его опять придется от чего-то спасать. От чего именно – вариантов было полно.

Исключался лишь один: вызволение из финансовой ямы. Не потому, что в нее Зяма вляпаться не мог – это он с легкостью, просто по такому вопросу братец звонил бы не мне, а папе с мамой. У меня, он знает, денег нет.

Кроме того, странно было, что мне звонит не Трошкина – мы же с ней лучшие подруги с детсадовских лет. Обычно она со всеми своими трудностями и горестями бежит ко мне…

И я спросила Зяму в стиле магистра Йоды, который обожает инверсивный порядок слов:

– Случилось что, почему мне звонишь ты?

– Потому что не стал пока делиться с Алкой своими подозрениями, – ответил Зяма, абсолютно правильно поняв смысл вопроса. – Не хочу ее нервировать раньше времени, она и без того очень переживает за эту дурацкую собаку.

«И правильно делает», – могла бы сказать на это я, по случаю похвалив подружкину интуицию. Но это было бы натуральным предательством по отношению к папе с мамой, поэтому я сделала вид, что не вижу никаких поводов для волнения, спросив:

– А какие у тебя подозрения?

– Только не ври мне, скажи честно, что с этой злополучной псиной?

– В смысле? – Притворяться было трудно, но я старалась. – Что с ней могло случиться?

– В нашем семействе? Да что угодно! – Судя по звуку, Зяма всплеснул руками и что-то уронил. – Папа мог отравить ее экспериментальной едой. Мама могла писать с нее волка-оборотня и потерять лунной ночью в лесу. Бабуля могла ее до смерти затрепать и загладить…

– Почему у тебя все версии такие фатальные? – возмутилась я.

И перешла в наступление:

– Это прорывается твое подсознательное желание? Признайся, ты же хочешь, чтобы мама с папой оплошали в качестве собачьих нянек!

– Хочу, – признался Зяма. – Но не желаю при этом собачке ничего уж такого дурного. Меня устроит, если у нее случится легкая диарея, например. Или она чуток облысеет, или коготь сломает, или будет лежать, накрыв голову лапами, и скулить: «Ах, оставьте меня все в покое, не могу вас больше видеть!», или…

– Я поняла, – оборвала я полет чужой фантазии. – Нет, ничего из того, что видится тебе в мечтах, с нашим Барни не случилось…

– С каким еще Барни? У нас же был Гуся!

Я чуть не хлопнула себя по губам.

– Вы переименовали нашу собаку?! – По зазвеневшему праведным негодованием голосу чувствовалось, что Зяма и это охотно засчитает родителям как педагогический провал. – Нормально! А если бы это был ребенок? Мы бы его вам оставили, скажем, Васей, а вы бы его нам вернули, скажем, Клавой?!