Елена Логунова - Собачье танго [litres]

По лицам моих товарищей было видно, что они искренне не понимают, как можно напрочь забыть о такой необычной находке, как мертвая рука, но я великодушно объяснила:

– Мы же потом нашли целый труп, и он вытеснил из моей памяти некомплектный фрагмент.

– Это понятно. – Машенька нетерпеливо кивнула. – Так вот, про третий день, который уже заканчивается… Я хотела сказать, что маньяк, если он такой методичный, вполне может сегодня оставить в траве очередной – уже третий – фрагмент тела.

– Но вскоре он тоже исчезнет, и завтра мы его уже не найдем! – подхватила я, поняв логику.

– Как это он исчезнет? – Федор Иванович продолжал огорчительно тупить.

– Как платье и карета Золушки в полночь! – рявкнула Машенька. – Ну, что еще тебе непонятно? Очевидно же, что у маньяка все четко: один день – один фрагмент. Возможно, завтра будет еще один – четвертый, но сегодняшний мы рискуем упустить. А вдруг он поленился и разделил его всего на три части?!

– Кто, кого?! – На Федю было жалко смотреть.

– Маньяк – тело! – Машенька ребром ладони энергично нашинковала что-то невидимое. – Если кусков только три, то сегодня все закончилось и завтра уже вообще ничего не будет!

– Она хочет сказать, что мы можем упустить последнюю возможность найти реальное подтверждение того, что голова и рука мне не привиделись, – объяснила я. – А поскольку мне не нравится, что кто-то считает меня сумасшедшей, я требую осмотреть лужайку прямо сейчас!

– Кто это считает тебя сумасшедшей? – удивилась Машенька.

Я указала глазами на Шаляпина.

– Ты считаешь ее сумасшедшей? – опасно щурясь, спросила его моя верная напарница.

– Я считаю, что вы обе сумасшедшие! – не дрогнув, честно признался участковый. – Но я почему-то не могу с вами спорить.

– А это женские ча-а-ры, дорогой! – проворковала Машенька и потрепала рыжего по вихрам, после чего он сделался однотонно красным и послушным, как дитя.

Нет, как безобидный тихий помешанный. Так и шел за нами до самой машины, блаженно улыбаясь и неотрывно глядя на Машеньку, точно ослик на морковку.

К бермудской лужайке с пропадающими на ней фрагментами тел и целыми трупами мы подошли уже в глубоких сумерках. Травяные заросли слегка шевелил ветерок, и на взгляд с прищуром, круто выгнутые лопухи напоминали морские волны. Меня снова накрыло неистовое желание сбежать из раскаленных каменных джунглей на волю, в пампасы, а лучше – на пляж. Но единственным шансом сделать это в скором времени был обещанный мне Машенькой гонорар, так что я заставила себя сосредоточиться на делах наших скорбных – детективных.

Распределила фронты:

– Федя, ты слева, Маша, ты справа, я по центру. – И мы с включенными фонариками редкой цепью двинулись прочесывать клумбу.

Предполагалось, что мы делаем это тихо. Но наш доблестный участковый споткнулся о пивную бутылку и грохнулся в лопухи с таким треском, что я было испугалась – а не получим ли мы сейчас еще один труп, на этот раз, для разнообразия, знакомый. Пронесло: неуклюжий рыжий не убился, но на этом все наше везение и закончилось.

На шум в окошко выдвинулась бдительная баба Тося, в белой ночнушке под горло и очках с мощными линзами очень похожая на суровую полярную сову.

– Это кто здесь? – спросила она таким тоном, что можно было не сомневаться: неважно – кто, хоть мирные дворовые алкаши, хоть инопланетные агрессоры, на орехи достанется всем без исключения.

Тут Шаляпин, спасибо ему, принял удар на себя, вызвавшись на расправу добровольцем:

– Это я, ваш участковый!

– А ну, покажись, какой ты участковый! – не поверила ему на слово опытная защитница неприступных рубежей.

Федя послушно повернул мобильник, направив себе в лицо фонарик, а лучше бы не делал этого, потому что морда в мощной голубой подсветке у него образовалась на диво жуткая – инопланетные агрессоры обзавидовались бы.

Баба Тося в страшном чудище симпатичного участкового предсказуемо не признала, пообещала вызвать полицию и чем-то пугающе загромыхала в кухне. Пришлось мне выйти из тени, подать голос и лично заверить боевитую соседку, что под ее окном ничего предосудительного не происходит.

– Мы тут… э-э-э… прикидываем, как будем устанавливать камеру наблюдения, вот что мы тут!

Про камеру бабе Тосе было интересно, она сменила гнев на милость и, выслушав сбивчивый рассказ о нашей задумке (поставить камеру в приватном порядке, без привлечения средств жильцов, чтобы охранять бельевую площадку), инициативу одобрила. Сказала:

– Давно пора! А то у меня на днях простынку сперли такую добрую, льняную, ее еще мама мне в приданое складывала, а я уже перед свадьбой сама на ней вензеля вышивала…

– Какие вензеля? – перебила я и затаила дыхание в ожидании ответа.

– Две буковки прописью – «А» и «Г», Антонина, стало быть, Громыко, – баба Тося вздохнула. – Я ж по первому мужу Громыко была, это потом уже стала Петровой, а потом еще Храповой.

– Мужей, значит, она меняла, а простыню нет, – проворчала Машенька, прячущаяся за виноградной шпалерой.

Притворяясь, будто измеряем площадку шагами, мы с Шаляпиным исходили всю лужайку, но ничего особенного не обнаружили. Если нынче днем и прятался где-то в траве очередной фрагмент неизвестного тела, то к вечеру и он тоже исчез.

Утомленные и недовольные, мы с Машенькой расстались до утра, а с Шаляпиным – без уточнения даты и времени следующей встречи.

Хотя я не сомневалась, что приставучий рыжий от нас, вернее от прекрасной Машеньки, легко не отвяжется.

Утро началось небывало: я осталась без завтрака!

И это в родительском доме, где корма всегда такие обильные и сытные, что запросто веришь в историю о толпе голодных и семи хлебах! Наш папуля, пусть он вовсе не безгрешен, вполне мог бы повторить это библейское чудо. Хотя и ему потребовалось бы некоторое время на подготовку.

Увы, как раз времени и не было: я снова опаздывала.

– Не уходи! Постой! – драматичным жестом, как в опере, заломил руки папа, впадая в бездну отчаяния. – Я сделаю тебе омлетик с рукколой!

– Сделай лучше этой рукколой ата-та по чьей-то мохнатой попе, – посоветовала я, вбивая ноги в туфли. – Это же надо – употребить плотный завтрак на четыре персоны в одну наглую морду!

Барни-Гуся, чья наглая морда собственно и имелась в виду, правильно оценив мой тон как недоброжелательный, тявкнул что-то в свою защиту, но папуля, жестоко скомпрометированный как кормилец семьи, принял мою сторону:

– Да, Гусар, сутки в карцере тебе обеспечены!

– Надеюсь, собачий карцер у нас будет не в санузле, – высказалась, без спешки следуя в означенное место, бабуля. – Потому что мне возраст и здоровье не позволяют подолгу обходиться без посещения этого помещения…