Барбара Мертц - Последний верблюд умер в полдень

Потусторонний мир оказался совсем не таким уютным, как меня приучили ожидать.

Не то, чтобы я точно представляла себе, как именно выглядит загробная жизнь. Честно говоря, обычные образы ангелов, ореолов, арф и небесных хоров всегда казались мне немного глупыми. (Не просто немного глупыми, если быть полностью честной. Больше подходит слово «нелепыми».) Я считала, что в худшем случае меня ожидает спокойный сон, в лучшем — воссоединение с теми близкими, которые ушли раньше. Я с нетерпением ждала встречи с матерью, которую никогда не знала, но, тем не менее, чувствовала, что она была замечательной личностью, и намеревалась найти моего дорогого папу погружённым в свои бесконечные исследования в каком-то небесном читальном зале. Если только он узнает меня. В своём земном существовании он зачастую проявлял довольно расплывчатые понятия по этому вопросу.

Бред принимает странные формы. Если бы я не была так уверена, что прожила вполне добродетельную жизнь, то считала бы себя отправленной в Совершенно Другое Место, ибо чувствовала, будто меня жарят на огромной сковороде. Бездна воды, вылитой в моё горло, не могла утолить неугасимую жажду. А хуже всего, что мои взывания к мужу оставались без ответа. Я бежала вниз бесконечными коридорами со стенами, окутанными туманом, за неким тёмным силуэтом, непрестанно удалявшимся от меня. Не ошиблась ли я, размышляя о собственной моральной ценности? Худшее наказание, которому обиженный Создатель мог подвергнуть меня — тщетные попытки найти моего дорогого Эмерсона в безграничных залах Вечности.

После тысячелетий поиска я обнаружила, что уже не бегу, но еле переставляю ноги, бредя по длинному, наклонному проходу, где стены и пол были безжизненного тусклого серого цвета. Далеко впереди появилось мерцание света, и чем ближе подходила я, тем ярче было золотое сияние. Я услышала голоса. Журчал смех, играла сладкая музыка; однако, несмотря на приём, который они обещали, мои шаги замедлялись, и я боролась с силой, неудержимо влекущей меня вперёд. Но бесполезно! Наконец проход закончился в великолепном зале, наполненном цветами и свежей зеленью и сиявшем много ярче солнечного света. Меня ожидало множество людей. Впереди стояла очаровательная женщина, в чьи тяжёлые чёрные косы были вплетены розы. С распростёртыми руками она звала меня в свои объятия. Позади я увидела знакомое лицо — лицо моей дорогой старой няни, обрамлённое накрахмаленными белыми оборками чепца. Рядом стояла почтенная пара в древних костюмах начала века [94] Разумеется, речь идёт о XIX веке. ; я узнала их по портретам, висевшим в кабинете папы. Другие лица были незнакомы, но я знала с уверенностью, выходящей за рамки земной жизни, что в прошлых жизнях они были так же дороги мне, как и я — им. Все улыбались, все кричали приветствия. (Папа отсутствовал, но я совершенно не ожидала увидеть его. Несомненно, он в очередной раз увлёкся исследованиями и забыл о нашей встрече.)

Среди собравшихся были дети — но ни одного смуглого с крупными чертами лица. Были и рослые, красивые мужчины — но ни одного с глазами, пылавшими синим блеском, ни одного с ямочкой на подбородке.

Собрав последние силы, я выкрикивала любимое имя, будто заклинание. И наконец — наконец! — мне ответили.

— Пибоди, — прогремел столь знакомый мне голос, — немедленно вернись!

Свет исчез, музыка и смех утихли с долгим вздохом, и я провалилась в безграничную ночь из мира небытия.

Когда я открыла глаза, представшее мне зрелище имело явное сходство с христианской версией небес. Облакоподобная прозрачная белая ткань создавала навес над кушеткой, на которой я лежала, и свисала мягкими складками вокруг неё. Занавеску колебал слабый ветер.

Когда я попробовала встать, то обнаружила, что в состоянии лишь поднять голову, да и то не надолго; но стук, с которым она ударилась о матрас, убедил меня, что это не сон, а тем более не смерть. Я попыталась позвать Эмерсона. Звук, вырвавшийся из моего горла, был чуть громче хныканья, но немедленно принёс результат. Я узнала шаги, приближавшиеся ко мне. И когда муж отодвинул шторы в сторону и наклонился надо мной, я нашла в себе силы броситься в его объятия.

Скрою последующую сцену — не потому, что я стыжусь прочности взаимной преданности, объединяющей меня с Эмерсоном, или способов, которыми она проявляется — а потому, что обыденные слова неспособны описать силу чувств этого воссоединения. Возобновляя повествование, предлагаю вам представить меня в нежных руках мужа, и поэтому — невыразимое спокойствие, овладевшее мною.

Прежде всего, конечно, я спросила о Рамзесе.

— Полностью пришёл в себя. Снова такой же назойливо любопытный, как всегда, — ответил Эмерсон. — И как всегда, неизвестно где.

Со всё возрастающим удивлением я озиралась вокруг. Комната немалых размеров, стены окрашены синими, зелёными и оранжевыми яркими узорами, которые прерываются ткаными портьерами. Потолок поддерживался двумя колоннами; они были разрисованы так, чтобы изобразить пальмы, с резными листьями, обрамлявшими верхушку колонны. Кровать стояла на резных ножках — точном подобии львиных лап. Спинка в изголовье отсутствовала; панель у подножия кровати была позолочена и инкрустирована в виде различных цветов. Около кровати находился низкий столик, уставленный бутылками, мисками и горшками: некоторые — из полупрозрачного белого камня, некоторые — из фаянса. Мебели почти не было — только несколько сундуков, корзин и кресло, покрытое шкурой какого-то неизвестного животного, тёмно-коричневой, с беспорядочными пятнами белого цвета.

— Значит, это правда, — удивлённо выдохнула я. — Едва могу в это поверить, хотя и вижу собственными глазами. Расскажи мне всё, Эмерсон. Как долго я болела? Какому чуду мы обязаны нашим спасением? Ты видел мистера Форта и его жену? Что это за место и почему оно оставалось неизвестным все эти годы с тех пор, как…

Эмерсон исключительно приятным образом прервал поток моих вопросов, а затем заметил:

— Ты не должна утомляться, Пибоди. Почему бы тебе не отдохнуть и не поесть немножко, а уже потом…

— Нет, нет, я чувствую себя совершенно здоровой, и я не голодна. Опасность заключается в том, что моя голова лопнет от любопытства, если его немедленно не удовлетворят.

Эмерсон устроился поудобнее.

— Может быть, ты и вправду не голодна. Кажется, с прошлой ночи я влил в тебя целый галлон бульона, когда появились первые признаки возвращения сознания. Ты пила, как птичка, любимая, послушно глотая, когда я подносил ложку к губам, но упорно не открывала глаз… — Голос прервался, и Эмерсону пришлось откашляться, прежде чем продолжить. — В общем, этот ужас наконец завершился, благодарение Небесам, и я, конечно, не хочу подвергать твою замечательную голову опасности лопнуть. И можно воспользоваться преимуществами того, что временно находимся в одиночестве.