Ирина Меркина - Дело вахтерши Ольги Васильевны. Сверху видно все

— Спасибо! — ответил Кабиров, тоже переходя на повышенные тона. — За это я действительно благодарен. Но я не стал подозреваемым, а все остальное — не мое дело. Я не люблю детективы. Некоторые мои знакомые тоже озаботились этой историей, и совершенно напрасно. Поймите, Карина, в моем возрасте человеку следует беспокоиться лишь о том, что напрямую от него зависит, за что он несет ответственность. На глупости уже нет времени. Например, за азербайджанские листовки в вашем доме я несу ответственность, и меня беспокоит их появление. Гораздо больше беспокоит, чем чье-то чужое убийство, — при всем моем сожалении, что оно произошло.

— Но почему вы несете за них ответственность? — возмутилась Карина. — С какой стати? Мы же знаем, что не вы это сделали.

— Милая девочка! Простите, что я вас так называю, но все-таки я намного старше вас. Я несу ответственность за все, что прямо или косвенно имеет отношение к моему народу. За все абсолютно! Азербайджанский национализм задевает меня гораздо больше, чем русский, армянский и так далее. Догадываетесь почему? Потому что, когда кто-то призывает бить азербайджанцев, мне может быть страшно, обидно, но не стыдно. А когда азербайджанцы кричат: «Бей армян!» или «Бей русских!» — мне очень стыдно. Вы не представляете как. У меня вот здесь, в груди, все горит, и хочется спрятаться от людских глаз. Хотя, как вы справедливо заметили, не я «это» сделал. Вам, наверное, такое чувство незнакомо, но только по молодости. Со временем вы его узнаете, потому что вы порядочный человек. Рассказать вам, какую надпись я видел в международном аэропорту одной страны, перед выходом на летное поле? «За границей государство — это ты». Удивительно точные слова! Прежде, при проклятой советской власти, я не считал, что в Москве я за границей. А теперь это так, а значит, мое государство — это я, и мой народ — это я. А вы говорите — труп. Да в гробу я видал ваш труп, и там ему и место.

Профессор перевел дух и вытер вспотевший лоб. Карина молчала, не зная, что сказать. Теперь ей казалось, что она действительно некстати полезла со своим расследованием. У человека и без него забот хватает.

В этот момент раздался звонок. Кабиров сделал знак Карине: «Сидите!» — и пошел открывать. Из коридора послышались гортанные голоса. Говорили на чужом языке, и Карине стало неудобно, что ее здесь застанут. Да еще это кимоно! Она встала, решив при первом же удобном случае распрощаться и уйти.

Но гости, которые вошли в комнату, не обратили на нее никакого внимания. Их было двое — высокий мужчина лет сорока с хрящеватым недобрым лицом, похожий на испанского инквизитора, и молодой толстощекий парень довольно флегматичного вида. Кабиров и «инквизитор» раздраженно переговаривались по-азербайджански, парень молчал.

Увидев своего недавнего просителя, торговца Джафара, рядом с Арифом Алиевым, Мурат Гусейнович не удивился и даже вопросов не стал задавать. Ариф любил менять телохранителей, которые по совместительству исполняли обязанности шоферов. Очевидно, парень привлек его тем, что владел дзюдо, вспомнил Кабиров характеристику, данную Джафару другим подручным Арифа, Али.

Жаль мальчишку. Торговал бы себе своей хурмой, а теперь его втянут в криминальные дела, а то и что похуже. Мурат Гусейнович подумал об этом, но ничего не сказал. Ему не полагалось высказывать свое мнение по поводу Арифа и его окружения. Алиев, один из теневых авторитетов азербайджанской общины, считал профессора человеком в общем полезным, поскольку он не раз выручал соотечественников из беды, но не вполне своим. Кабиров и не претендовал на звание «своего». Он имел дело с авторитетами постольку поскольку и рад был бы вообще не видеть их у себя дома. Но, как говорят французы, положение обязывает.

Однако сегодня Ариф явился кстати. Кабиров должен был выяснить, не причастен ли он к подбрасыванию листовок в армянскую квартиру, и поэтому с ходу, чуть ли не с порога спросил Алиева, есть ли такие листовки в Москве и где их достают.

Ариф взглянул на него с холодным удивлением и сказал, что Мурату сейчас надо думать совсем не об этом, не о таких глупостях. Антиармянские листовки — не его забота, потому что его собственная жизнь висит на волоске. Кто-то хотел пришить ему ни много ни мало обвинение в убийстве, и если сейчас это не получилось, то успокаиваться рано: они не остановятся на одном неудачном трупе. Эти «они» и «кто-то» — вероятнее всего, российские спецслужбы, которым надоела миротворческая деятельность профессора в Москве. А может, ребята из русских патриотов. В любом случае…

— Ариф, ты не ответил мне на вопрос про листовки, — терпеливо напомнил Мурат Гусейнович.

— Кому нужны листовки? — оборвал его Ариф. — Разве это по твоей части, Мурат? Если кто-то хочет такие листовки, пусть приходит ко мне, он их получит.

— То есть они у тебя есть? — уточнил Кабиров.

— Ты меня что, допрашиваешь? — ощерился Ариф. И тут он увидел Карину.

— Почему не сказал, что в доме посторонние? — бросил он, моментально подобравшись и мотнув головой в сторону Джафара. Телохранитель тут же встал за спиной босса.

— А-ах, это девушка… — протянул Алиев, подходя поближе и рассматривая Карину так пристально и злобно, что ей показалось, будто кимоно, а за ним и кожа испепеляются и сворачиваются в черные лоскутья под его взглядом.

— Откуда она здесь взялась, Мурат? Разве ты еще интересуешься женщинами? Да это же армянская девушка! Молодая. Красивая. Моя сестра была бы сейчас такой, если б выросла. Но она не успела вырасти. Ее убило случайной пулей под Лачином. Ты знаешь Лачин, армянка?

— Ариф, ты в Москве! — сурово одернул его Кабиров.

— Ты прав, я в Москве, а вокруг живут русские, тысячи, миллионы русских. Это они семьдесят лет твердили нам, что все люди братья. И тот, кто подстрелил мою сестру, тот мне брат, и кто убил моего отца — тоже брат.

— Ты ведь понимаешь, кто подбросил тебе падаль под дверь, Мурат? — продолжал Алиев, почти вплотную подходя к Карине. — Это сделали русские. И эту красивую армянскую девушку тоже подослали они. Русские очень ловко используют армян, натравливая их на нас, а нас на них. Они нас всех используют. Им надо, чтобы мы перегрызлись между собой. Но в этом они правы. Нам есть за что рвать друг другу глотки.

Карина не понимала ни слова из того, что говорил «инквизитор», нависая над ней своим мрачным, искаженным от ненависти лицом. Но эти слова и не надо было понимать, как не нуждается в переводе рычание голодного зверя. Карина чувствовала себя парализованной перед этой животной злобой, ее мутило от смрадного запаха из раскрытого рта с нечищеными желтыми клыками, от капель слюны, которые летели во все стороны, попадая ей в лицо. Ни бежать, ни спрятаться; она отступила всего на шаг и оказалась зажатой между шкафом и письменным столом. Она боялась, что сейчас потеряет сознание и ее уже никто и ничто не спасет, — или, наоборот, это будет спасением, потому что тогда она больше ничего не увидит и не почувствует.