Тамара Лисицкая - Двенадцать

— В дружеских. В тёплых дружеских отношениях.

Рушник иронично фыркнул. Милиционеры переглянулись. Было видно, что в их протоколах имеется гораздо больше материала, чем мы думаем.

— Кто давал вам задание? — пронзительные капитанские глаза уставились на меня.

— Редактор Рушник.

— Сейчас я всё объясню! — Рушник вскочил и протянул капитану журнал. — Вот таблица, которую составляли наши работники, основываясь на данных компьютера и социологических опросах. Здесь — списки самых популярных людей разных профессий. Я просто брал одну из фамилий и… Что здесь такого?

Капитан взял журнал и передал его красноухому.

— С кем планировалось следующее интервью?

Переглянулись все.

— Ну, не знаю, надо посмотреть в моих бумагах в кабинете… Позвольте, — он согнулся и взял у красноухого журнал. — Ах, да… Известный художник Софронова… Но мы можем отказаться!

— Не надо отказываться. Делайте свою работу. Мы поедем с вами.

Рушник немедленно согласился.

Потом всех нас расспрашивали по отдельности. И уже в капитанском кабинете. Капитан куда-то звонил, с кем-то совещался. Приехал охранник Андрея Лагунина, привезли зарёванного школьника-поджигателя. Все они подтвердили наше с Максом присутствие и то, что мы не могли быть убийцами… Хотя… По настроению капитана я поняла, что главными подозреваемыми в этом деле становимся мы с Максом. Подписка о невыезде — прелестно!.. Слава богу, на нас не надели наручники!

Возвращались мы с Максом пешком. От нас пахло коньяком, на глазах у милиционеров садиться за руль было бы слишком рискованно.

— В наших интересах, дорогая, чтобы твоё следующее интервью закончилось убийством. Причём менты должны быть свидетелями. Иначе не отмажемся. А нести наказание за чужие преступления я не хочу. Я и за свои-то грехи не хочу отвечать.

Домой я приехала на такси. Лёва был бледен и ходил с перевязанной головой.

— Зачем столько шума! — крикнул он ещё на пороге. — У нас столько работы, а вы поднимаете шум. Всё это пахнет бульварщиной и… И просто нехорошо пахнет. Я приготовил ужин.

С каким удовольствием я влезла под душ! Вода смывала с меня всю мерзость дня. Было так славно. Я торчала бы в ванной месяц, но Лёва деликатно постучал в дверь, и пришлось выбираться.

Со стороны мы были, видимо, похожи на благополучную пару. Он — бледный, красивый, в чёрном банном халате, с полотенцем на голове. Я — бледная, местами красивая, в белом банном халате и с полотенцем на голове. На столе — пицца и сок, салат из помидоров. Тихо булькает телевизор на холодильнике. Вокруг комфорт и чистота. А вот наш разговор.

— Я видела в последнее время слишком много трупов.

— От этого никто не застрахован. Могу только посоветовать не принимать близко к сердцу увиденное. Думай о работе. Мы должны много работать. У нас ещё многое не сделано. Материал, кстати, не сделан. Звонил Рушник, он договорился на вторник с Софроновой. Ты знаешь, кто такая Софронова?

— Что-то слышала.

— Это очень талантливая женщина и совершенно невменяемая. Богемная жизнь сделала своё дело. У неё напрочь отсутствует чувство самоконтроля, она бестактна, занимается саморазрушением.

— Зачем я должна общаться с таким человеком? Положить тебе салата?

— Нет, спасибо… Мы должны быть объективны. Она богемная «звезда», её многие знают. В конце концов, нужно отдать должное её таланту.

— А вдруг её тоже убьют?

— Не думай об этом. Не забивай голову. Твоя цель — сделать работу качественно… Подай мне сок.

— Держи… Лёва, почему это всё происходит со мной? Эти убийства…

— Убийства происходят не с тобой, а с этими несчастными. Ты просто оказываешься в нужное время в нужном месте.

— В ненужное время и в ненужном месте! Но почему я там оказываюсь?

— Потому что у тебя такая работа. Милиционеры, врачи, пожарные и журналисты всегда оказываются в нужном месте, это их профессиональный долг. И чем раньше они в этом месте окажутся, тем больше они профессионалы…

Лёва вдруг замолчал, схватил пульт и сделал звук телевизора погромче.

На экране была картинка знакомого спорткомплекса. Где-то сзади угадывались милицейские мигалки. На переднем плане корреспондент что-то говорил и держал «Вечерку»!

— …Остаётся только догадываться, как корреспондентам газеты удаётся так оперативно реагировать на происшедшее. В ближайшее время мы попытаемся пригласить их в нашу студию. А теперь послушайте судмедэксперта Розочко.

Лёва не ел, смотрел внимательно, и лицо его медленно теряло цвет.

— Хотелось бы мне посмотреть на этих корреспондентов… — он медленно взял пальцами помидорный кружочек из салатницы. — Исключительно циничные люди, надо сказать… Но профессионалы — вот тот самый случай… Ты думаешь, они бросятся делать прямой массаж сердца? Они станут спрашивать умирающего об ощущениях! С точки зрения популярного гуманизма это — бесчеловечно. С точки зрения журналистики — профессионально… Одно мне непонятно — КАК у них всё это получается?

Он мягко сдавил помидор и меланхолично смотрел на сок с жёлтыми семенами, поползший вниз, по кисти… потом по костному бугорку запястья… прямо в рукав халата.

В кадре телевизора судмедэксперт держал напольные весы, на которых когда-то валялись пальцы адвоката.

— Орудием убийства были вот эти весы, — говорил он. — Преступник нанёс ими удар сзади по голове погибшего, потом расчленил тело. Убийство предположительно произошло в восемь утра. В последний раз адвоката Резанникова видели в тренажёрном зале в семь пятьдесят…

В восемь мы только-только подъезжали к редакции. Потом взяли фотоаппарат и через минут двадцать были у спорткомплекса. Пока нашли комнату…

Я вспомнила открывшуюся мне в комнате картину и помчалась к унитазу! И горячая волна тошноты! Рядом со мной мчался Лёва! И, судя по всему, он не собирался помогать мне, а тоже бежал к унитазу! Столкнувшись лбами, тяжело дыша, мы оба повисли над голубыми унитазными просторами.

— Ну как ты? — спросил через минуту Лёва, не поднимая головы.

— Нормально…

Приступ прошёл. Мы оба успешно укротили свои организмы и не омрачили наш медовый месяц совместным пачканьем унитаза. Лёва сунул голову под струю холодной воды и отряхнулся, как пёс.

— Я очень болен, — сказал он крану с тоской.

Милый! Несчастный! Я подбежала к нему, прижала к себе его мокрую голову, зацеловала его волосы «соль с перцем», его глаза «глупость с мудростью»… Он не брыкался, но и не раскисал. Остался в той же напряжённой позе, только слабо похлопал меня по руке.

Я была настроена очень решительно. За всю жизнь во мне насобиралось столько нереализованной нежности, а в последние дни в этих залежах ещё и начались взрывоопасные реакции… Я готова была бросить работу, забыть о карьере, сесть и доставлять удовольствие ему. И себе. Любить его. Ласкать его. Гладить его. Уважать его. Слушать его. Растопить лёд в нём и повсеместно вокруг него, включая льды Северного и Южного полюсов. Как мне хотелось любви, покоя и нормальной, тихой жизни! И ответной нежности с любовью!