Юлия Веденкина - Прикоснуться взглядом

Он был ремонтником машин в армии. На машине, которая была им отремонтирована, разбились люди. Так он попал под следствие, его могли посадить на десять лет. Не надо объяснять, какой ужас я пережила, пока его полностью не оправдали. Мы жили жизнями, чувствами, болью друг друга. Я знала, что ему пришлось пережить в детстве. Он рос в многодетной семье с отчимом. Первый отчим издевался и бил его, конечно, когда мамы дома не было, а второй отчим сбагрил на воспитание бабушке. Конечно, он знал и о моих непростых взаимоотношениях с отцом. И вот уже совсем скоро он должен был вернуться, но неожиданно письма, которые приходили почти каждый день, вдруг перестали приходить. Я не знала, что и думать. Время было нестабильное: прилавки в магазинах пустые, сбои в работе почты, что такое компьютер граждане СССР еще не знали. Лишь только доносились слухи о Чуде-Юде с какими-то перфокартами, занимающем целую комнату. По телевизору передавали, что в Хабаровске проблемы, даже роддома от электричества отключали, а я хочу, чтобы почта работала? Я ждала, не понимая, что происходит. У меня был его московский телефон, я позвонила по нему и познакомилась с его родной сестрой. Мы даже вместе на спектакль сходили. Все, что она о нем сказала: «Он совсем не такой, как ты думаешь».

Прошло еще пара месяцев. Зазвонил телефон:

— Привет. Это я, Николай. Нам надо поговорить.

— Меня всего лишь интересует ответ на один вопрос. У тебя есть другая девушка?

— Теперь уже есть. Но нам все равно надо встретиться.

Мы договорились встретиться в метро на станции Шабловская, возле стеклянной мозаики. Я собрала все письма, фотографии, все вещи, которые он мне присылал. Шла на встречу и плакала, мечтала, как все это брошу ему в лицо и гордо уйду домой.

Я не опоздала. Прождала пятнадцать минут, сорок, час, два, три. Он так и не появился. Я разорвала его фотку и куски фотографии положила возле мозаики. Все остальное выкинула в первую попавшуюся мусорку. Потом позвонила школьной подруге, сказав: «Николай вернулся. У него есть другая». Этого было достаточно, чтобы она поняла, что я чувствую сейчас.

Зазвав меня к себе в гости, она и ее мама пытались отвлечь меня, чтобы я хоть немного развеялась.

На следующий день у меня дома зазвонил телефон. Влад позвал:

— Аля, тебя к телефону.

— Скажи меня нет, я умерла.

— Это твоя подруга с дачи. Все равно так сказать?

Я подошла к телефону. Подруга сказала, что Николай ей звонил. Он по приезду в Москву встретил друзей. Пришлось немного выпить, и его не пустили в метро, поэтому он не приехал. А еще она говорила, что он только сейчас понял, что я для него значу, и какой он дурак. Если бы он позвонил сам, я бы с ним даже разговаривать не стала. А тут… Зачем ему врать моей подруге, которая является и его другом? Я спросила, что она о нем думает. Она ответила: «Это лучший парень, которого я когда-либо видела».

Я подумала, что, может быть, он сомневался и не доверял мне, ведь я сама не стремилась встречаться с ним, когда он был на гражданке. Мы встретились. Гуляли несколько часов по холодной Москве. За эти годы переписки он стал мне очень родным.

На второй и на третий день мы тоже гуляли по Москве. Он мне рассказал о том, что произошло. Служил механиком в части, которая охраняла заключенных. Произошла какая-то потасовка и его ранили в легкое. Так он оказался в госпитале, где познакомился с медсестрой. Но сейчас он понял свою ошибку и хочет быть только со мной, но… Ранение серьезное, и его кладут в госпиталь в другом городе на несколько месяцев. Учреждение закрытое, оттуда нельзя ни написать, ни позвонить. Обещал, что как только его выпишут, он сразу приедет ко мне.

Я не знала, что мне думать, верить ему или нет.

Позвонила его сестре, проверив, действительно он вообще был ранен. Она комментировала в трубку:

«Да, у него кошмарная рана на спине. Мы вообще в шоке. Он кричит во сне и вообще не разговаривает с нами».

У меня была еще одна подруга — операционная медицинская сестра, я ей рассказала о госпитале, где несколько месяцев лечат, и откуда нельзя ни позвонить, ни написать. Она меня пристыдила, обозвав эгоисткой, думающей только о себе. По ее словам, такие госпитали действительно существуют, чтобы изолировать больных от внешнего мира. Ведь родственники и знакомые типа меня могут им нервы трепать.

Несколько месяцев ни привета ни ответа. В июне я все же додумалась позвонить его сестре.

— Николай не писал? — спросила я.

— Не писал.

— Не звонил? — уточнила я.

— Звонил. Он тебе велел передать, что женился.

Между прочим, она сообщила, что девушка была на внушительных сроках беременности.

Как Вам, дорогой читатель? А теперь представьте, каково мне?

Отец все еще наезжает на меня. Зарисовка. Критические дни у меня проходят так, что пару часов в сутки я лезу на стену, катаюсь по кровати и скреплю зубами. А еще откуда-то у меня берутся синяки и царапины на ногах, потом дошло, что когда я корчусь от боли, то не замечаю, как впиваюсь ногтями в ноги, оставляя физические повреждения. И вот так в физических судорогах я лежала на кровати, еще и голодная, ко мне подошел отец и говорил, что я должна встать и пойти сажать картошку. Мама перебила его: «Ты не видишь, девочке плохо, у нее критические дни». На что он отвечал: «Спортсменки с месячными соревнования выигрывают. Если она захочет, может сажать картошку. А она лодырь».

Голод берет верх. Я съедаю банан. Становится еще хуже. Я выбегаю на крыльцо. У меня открывается рвота. Рвотные позывы продолжаются, даже когда уже нечем рвать. Зато отец отстает от меня. Повзрослев, я понимаю, что для него это были совсем не подходящие для тонкой чувствительной особы методы воспитания, тем не менее многому научившие. Для меня же это превратилось в статью уголовного кодекса «Доведение до самоубийства».

Сейчас меня еще предал близкий человек. Июнь. Одиннадцатый класс. Выпускные и вступительные экзамены. Мне выть хочется от эмоциональной боли. Жить не хочется совсем. Но я уже прочитала много психологической литературы. Теперь знаю и о суицидальном синдроме. Это очень страшный и сильный враг. Статистика гласит: 9-ть из 10-ти человек, которые пытались закончить жизнь самоубийством, совершают повторные попытки, часто заканчивающиеся концом. Тьма накрывает тебя так, что ты просвета не видишь, ничего не хочешь. Но я знаю, как страшно, когда вдруг начинает хотеться жить, но может быть уже поздно. И что происходит с самоубийцами. Они попадают в темноту, и без тела душа уже ничего не может сделать. Я чуть позже познакомлюсь с тонким миром и буду в ужасе от того, что могло бы случиться с моей душой. Материалисту, каким я сейчас являюсь, это не понять. Зато можно понять психологические процессы и, главное, помнить, как плохо бы тебе ни было в эту минуту, это состояние обязательно пройдет. Нужно учиться радоваться жизни, жадно глотать светлые моменты. Тогда в любой, даже самой сложной ситуации ты будешь сильнее, намного сильнее. А как нематериалист, я точно знаю, суицид — это сильный бес, который не только отнял миллионы жизней, но, что страшнее, сгубил души. Он ежесекундно наблюдает за тобой и выжидает. И в те минуты, когда ты особенно уязвима, начинает нашептывать: «Ну и зачем тебе такая жизнь? Столько способов покончить со всем разом. И не будет ни боли, ни предательства, ни издевательств, ни страха». Он лжет. Будет беспросветная тьма, и никто не поможет тебе ее исправить. Даже в церквях запрещено молиться о самоубийцах. Темнота не отдаст эти души. А кто попытается их спасти, может тоже не справиться и погибнуть.