Татьяна Луганцева - Мир вашему дурдому!

— Очень смешно, — хмыкнула она.

— Ты вроде наивной-то не была. Чего сейчас тебя так проперло? — продолжал допытываться Генрих.

— Это не наивность, — стушевалась она.

— Да! У тебя над головой нимб светится! Я вижу! Поставь его на подзарядку! А то вдруг всю энергию растеряет. Тебе не кажется странным, что в последнее время два человека подряд обращаются к тебе с какими-то пожеланиями, как ты считаешь просьбами, а потом они уходят в мир иной. Все, с кем ты говоришь, умирают или погибают, а ты остаешься заложницей их просьб. Я бы задумался на твоем месте. Мне бы такая норма не понравилась. — Он говорил вполне разумные вещи, потому что еще не успел опрокинуть рюмку после того, как его разбудила бывшая жена.

— Как-нибудь переживу! Я завтра поеду по этим адресам, это решено, чем больше ты меня отговариваешь, тем больше я укрепляюсь в мысли, что это надо сделать, — сказала Муза.

— Сама? То есть одна? — зевнул Генрих.

— Ну, а с кем? Конечно, одна. А у тебя будет еще одно задание! — сказала Муза.

Генрих снова артистически изменился в лице.

— Задание? Муза, да что с тобой?! Я приехал за помощью к близкому человеку! А мой пушистик за это время превратился в железную леди. Я сегодня полдня разговаривал с твоими бабами. Что еще ты придумала для меня? Я же уже сделал, что ты хотела.

— Ничего особенного. Отправляйся к одному парню-инвалиду и настрой ему пианино. Оно, кстати, в ужасном состоянии… но с твоим-то опытом…

— Я не настройщик! — отрезал Генрих. — Я не хочу ехать к инвалиду.

— Не дури! Сделаешь как миленький! Помоги парню, я с ним занимаюсь.

— А что мне за это будет? — заулыбался Генрих. — Может, немного ласки и понимания? — провел он пальцем по ее руке.

— Сейчас стукну еще раз! Тебе за это будет то, что я тебя пока не выгоню из номера. У тебя же неприятности? Вот и пользуйся моим расположением. А уж выполнить мою просьбу совсем несложно для тебя?! Так ведь, дорогой?

— А ты становишься стервой, у тебя одно задание за другим, аппетиты растут, — протянул Генрих то ли с удивлением, то ли с долей восхищения.

— Поедешь и настроишь! — твердо повторила она.

— А кто тебе этот инвалид?

— В принципе никто, но я обучаю его музыке, а без пианино это сделать тяжело, сам понимаешь. Я в этом городе из-за него.

— Ладно. Сделаю, — зевнул Генрих. — Куда от тебя денешься!

— Точно? — уточнила она.

— Ну, когда я подводил тебя, солнышко мое? — снова зевнул Генрих.

— Когда пообещал жениться, — ответила она.

— Так женился же! Какие претензии-то могут быть?

— И быть вместе до гроба, и в радости, и в горе, — продолжила Муза.

Генрих вздохнул.

— Да, это не сбылось! Что ж, я слабый мужчина, а вокруг много красивых женщин, что я могу поделать? — тут же нашел себе оправдание Генрих.

— Да, ты точно оказался слабым в этом плане…

— Я давно раскаялся, Муза! Видишь, в каком я оказался плачевном состоянии? Меня жизнь и так наказала, меня пожалеть надо… — попытался он надавить на жалость, но если раньше это срабатывало, то сейчас Муза безмолвствовала.

— Вот только не выжимай из меня слезу! Каждый будет заниматься своим делом: ты настроишь пианино парню, а я поговорю с девушками, которых ты мне помог вычислить. А простить — я тебя уже давно простила.

— Как скажешь, дорогая! Я в полной зависимости от тебя, ты же понимаешь. — И его рука потянулась к ее колену. Тут же раздался громкий шлепок по руке.

— Ты неисправим! Как бы тебя судьба ни наказывала и ни давала тебе пощечины!

— Пощечина от женщины всегда приятнее, чем от судьбы, — ответил он.

На следующее утро Муза позавтракала и пошла на автовокзал, благо он находился рядом с железнодорожным вокзалом, и все это было рядом с гостиницей — такое удобное местоположение для осуществления ее поездок и замыслов.

Для начала Муза решила съездить в город Удомлю и поговорить с Татьяной. Раз уж она задалась целью, она решила довести дело до конца и выяснить, права была Люся или нет. Автобус был не просто некомфортабельный, он был вообще опасен для жизни. Транспорт в этом городке продолжал радовать и щекотать нервы одновременно. Это было понятно уже по его внешнему виду: по ржавой морде с разбитой фарой, по сдувшимся шинам и отвалившейся краске по бокам и чуть ли не дыркам в днище. Двери открывались с трудом и со скрипом, словно сам автобус не хотел брать грех на душу и принимать в себя людей или ему каждый раз требовались реанимационные мероприятия для этого действа. Салон тоже впечатлял кривыми креслами с холодной коричневой лаковой обивкой, затертыми резиновыми ковриками и грязными окнами.

— Автобус-экспресс, остановок не будет! Следующая остановка Удомля! — выкрикнула полная кондукторша и как крейсер «Аврора» двинулась по проходу, собирая деньги за проезд у пассажиров. Тоненькую стюардессу она нисколько не напоминала, но почему-то Муза подумала, что она сейчас будет проводить инструктаж, что делать, если автобус сорвется в кювет или с моста, а он, судя по внешнему виду, вполне мог это сделать. Начнет говорить: «Выдерни шнур, выдави стекло…» И еще раздаст свистки, чтобы распугивать голодных карасей в реке. Толстуха внимательно посмотрела на Музу, отвлекая ее от красочных картин катастрофы.

— Не из здешних? — пытливо уставилась на нее кондукторша.

— Я?

— Ну, не я же! Я тут всю жизнь работаю, и на этом автобусе уж лет восемь, — ответила толстуха.

— Я из Москвы, — подтвердила Муза.

— Оно и видно — столичная штучка… — Кондукторша поджала губы, дала ей билетик и двинулась дальше, а Муза не поняла, был ли это комплимент или оскорбление.

Рядом с Музой села низенькая женщина, которая всё время кашляла. У Музы даже голова заболела от этих пронзительных, высоких звуков.

— Вы извините меня, — сказала женщина, почувствовав недовольство соседки.

— Да ничего, — не знала, что ответить, Муза.

— Я не болею, вас не заражу. То есть болею, но я не заразная, — пояснила женщина. — У меня болезнь легких, они зарастают…

— Да вы можете мне ничего не объяснять! — ответила Муза.

— Да я скажу, в этом нет ничего такого, поделюсь своей бедой, и мне легче станет, легкие у меня зарастают… — надрывно кашлянула женщина.

— Зарастают? Господи, чем? — невольно включилась в разговор Муза, не понимая, что ей в этой жизни надо поменять — имидж, выражение лица или одежду, чтобы к ней не обращались со своими проблемами люди, потому что у нее своих было предостаточно.

— Какой-то соединительной тканью, которая не выполняет функции дыхательной. И это не лечится, — пояснила женщина.

— Ужас. Я вам сочувствую, — сказала Муза совершенно искренне.

— Да ничего страшного. У нас весь город болеет и этой болезнью, и другими, и у нас очень много раковых болезней и всяких опухолей.