Нина Соротокина - С видом на Париж, или Попытка детектива (сборник)

Рассказы Галины Евгеньевны про учеников.

Экзамен на аттестат зрелости. Учитель спрашивает у Коли Конюхина:

— Как работает трансформатор?

Коля задумался, рассматривая подтеки на потолке, потом молвил:

— Гудёт.

— Что ты говоришь-то? — опешил учитель. — Как — гудёт?

— У-у-у-у…

— Галка, сознайся, что это произошло не в твоей школе. Это уже народное творчество.

— Если честно говорить, то я не помню. А вот из моей практики.

Тоже экзамен, но по литературе и уже на аттестат. Ученица бодро рассказывает, кажется, про «Молодую гвардию». Словом, по военной прозе. Но что-то в ее рассказе насторожило экзаменатора, не было стройного изложения мыслей.

— При чем здесь коллективизация? Когда началась Великая Отечественная война?

Ученица тревожно замолчала. Галка, видя, что ее ученица гибнет, решила ей помочь, встала с места, прошлась по классу, чтобы ноги размять. Идет неторопливо вдоль стола и как бы про себя напевает: «Двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война». Ученица расцвела и сказала твердо:

— Великая Отечественная война началась в двадцать втором году.

И еще один Галкин рассказ.

В классе всегда найдется урод, который портит общую картину успеваемости, сводит ее на нет. В конце года Галка стала водить Витю Злобина по учителям, чтоб хоть как-то его аттестовать. Привела к химику и дверь подперла, чтоб не вырвался. Потом химик с возмущением рассказывает:

— Я спрашиваю его про насыщенные растворы, а он никак не может дать определение. Я ему подсказываю:

— Если в чай положить ложку сахару, какой будет чай?

— Сладкий.

— А если еще ложку сахару положить, что будет?

Витя смотрит на меня как на идиота.

— Очень сладкий.

Тогда я, потеряв терпение, говорю:

— А если пять ложек сахара на стакан?

Здесь Витя обиделся:

— Такой чай и пить нельзя. Зачем добро переводить?

Мы никогда не хохотали так над подобными незамысловатыми рассказами дома, а здесь просто корчились от смеха. В прекрасном и опасном Париже истории про наших бестолочей любых мастей были ниточкой, цепочкой, которая пристегивала нас к дому. И мы вдруг затосковали все разом, захотелось в Москву, а лучше в Подмосковье на берег тихой речки…

Вечерело… Впрочем, это определение времени не подходит Пализо. Для французского городка у него слишком русское звучание. Тем более что в первых числах июня темнеет очень поздно. Мы с Алисой поднялись почти одновременно.

— Ты, Галь, лежи, а мы пройдемся ненадолго. Воздуха глотнуть.

— И сигарет надо купить. Здесь рядом, в кафе.

Галка посмотрела на нас диковато, но ничего не сказала. Видно, в самом деле паршиво себя чувствовала. В добром здравии она бы тут же поймала нас на лжи: «Девки, какие сигареты? Мы восемь блоков „ЛМ“ через границу перевезли. Кто же во Франции покупает сигареты?» А тут она промолчала и закрыла глаза:

— Идите, а я подремлю.

Странно, у Сименона обязательным участником его детективов бывает дождь. Он либо льет как из ведра, либо моросит, он или только что кончился, или вот-вот начнется. У нас все наоборот. Холодно бывало, но дождь не шел никогда. И этот день был сухой и солнечный, а вечер мягкий и с бледным серпиком луны, то есть никакого признака осадков. Сименон вспомнился потому, что мы тоже стали невольными персонажами жанра. Галки нет, мы одни, можно было что-то обсудить.

Мы остановились возле мэрии, небольшого двухэтажного чистенького здания со скромным, если не сказать убогим, цветником. В частных палисадах благоухают розы, пионы, ирисы и гортензии, все ухожено и удобрено, французы трудолюбивая нация, что и говорить, а на муниципальной клумбе камешками выложены буквы «Рамзес» (какое дело Пализо до Египта?), и низкорослые цветы наметили узор: колесница с белой лошадью и фараоном, натягивающим лук. Полые пространства засыпаны какой-то крашеной субстанцией, похожей на древесную стружку. Удивительно, почему все это не уносит ветер.

Рядом стоянка машин, на огромной стене рядом с ней нарисовано что-то революционно-патриотическое, некая цитата из Делакруа — «Свобода на баррикадах», далее плакаты с депутатами, здесь тоже недавно были выборы, ну и флаги, конечно, с государственными цветами: белым, синим, красным.

Наверное, читающий эти строки скажет, что я неуместно говорлива. То есть как птица-говорун. Но что делать? Я понимаю, по законам прозы о приметах городка неуместно здесь говорить, описание замедляет действие, но с другой стороны — где я найду в моем эссе место для подобного описания? Вообще не писать про Пализо я не могу. Этот город был с нами очень приветлив.

— Сядем, — сказала Алиса.

— Покурим.

— И как ты все это объяснишь?

— За нами кто-то охотится.

— Кто?

— Не знаю.

— Но почему именно за Галкой?

— Она самая красивая, — в моем голосе против воли прозвучали мстительные интонации.

— Не говори вздора.

Помолчали, покурили, потом вышли на второй виток.

— В Галкиной сумке что-то искали.

— Что там можно найти — пудру компактную? Помаду актуального оттенка?

— Может быть, записную книжку?

— С московскими адресами. Нет. Вот мы тут нервно хихикаем, а дело может быть очень серьезным. На Галку совершено нападение.

— Ты хочешь сказать?.. — у Алисы не было сил докончить фразу.

— Именно. Не исключено, что ее хотели убить, но им что-то помешало.

— Можно предположить и это, — обессиленно прошептала Алиса.

— Мы зашли в чужой дом, где нам быть было не надо, и увидели то, что нас никак не касалось.

— А потом еще дали это дурацкое объявление. И, понятное дело, теперь нас хотят уничтожить как свидетелей.

— Господи, как это все глупо-то, — простонала Алиса. — Давай сначала. Вздор мы городим. Если бы нас надо было убить, мы бы уже давно были в морге.

— Тьфу на тебя.

— А мы сидим на лавочке. Вспомни погром и перерытую Галкину сумку.

— А если с такого конца подойти… — предложила я, — мы боялись, не забыли ли в доме с покойником своих вещей. А если они, будем называть их условно — они, боятся, что мы унесли что-то из дома? И теперь ищут это что-то, пальцы в кровь сбили.

— Все! Я устала толочь воду в ступе. Пошли! — Алиса всегда была человеком поступка.

Мы шли по рю де Пари, чеканя шаг, цифры с обозначением домов услужливо уменьшались. На улице никого, только изредка проезжали машины. Я знала, куда мы идем. Трусила смертельно, но молчала. На подходе к опасному особняку тревожно заныло сердце.

Алиса решительно свернула в проулок и скрылась в тени каштанов. Раздался негромкий окрик по-французски. Голос был несколько простужен, но доброжелателен. Алиса тут же затрещала по-английски. Я не успела рассмотреть обладателя простуженного и доброжелательного голоса, потому что Алиса схватила меня за руку и потащила прочь от рокового особняка. Оглянуться я успела. На первом этаже света не было, а в башне светилось одно окно.