Нина Соротокина - С видом на Париж, или Попытка детектива (сборник)

Потом я поняла: чтобы цифры не бежали вверх как безумные, их надо прибивать. Представьте себе, что где-то в уголочке темноты выскакивает цифра — белый бочоночек, как в лото. А вы по цифре молоточком — бац! Выскакивает следующая, вы и ее прибиваете. Эдак десять раз пристукнете, а дальше цифры поймут свое место и будут выскакивать там, где надо. А вы спокойно ведите счет. И заклинаю вас, только не проживайте заново день, не думайте, ах, я не так сказала, а в этом месте глупо улыбнулась, а вот здесь надо было вот так сказать. Засоряйте подсознание цифрами, набивайте его плотно — под завязку! Сто тридцать один, сто тридцать два, сто тридцать три… А вы рядом, с занесенным на всякий случай молотком. Цифры следует не только представлять, но и называть мысленно. Главное, чтоб занятие было монотонным.

А потом вдруг вместо цифр, самостоятельно, то есть без вашего участия, перед закрытыми глазами появится какая-то совершенно неожиданная картинка: город, скамейка в саду, торопящаяся дорога, гриб в тени орешника… Бывает очень неприятные картины: рожа с отвратительной губой, или какой-то щелявый, грязный пол, или мертвые куры с задранными лапами. Все зависит от настроения. Главное, что все эти неожиданные лица и пейзажи являются предвестниками сна. Все, аут… провалилась, спишь.

Я редко досчитывала больше чем до трехсот пятидесяти, а сегодня перевалила за семьсот, и сна ни в одном глазу. Прожитый день был фантастичен, вот меня и держит за горло бессонница.

Не без сожаления оставили мы утром Галку дома, но план есть план, нам позарез нужно было в Париж, в аббатство Клюни. Почему позарез? А какой же это Париж без знаменитого аббатства Клюни?

— Завтра на ноги встану, — пообещала нам Галка на прощанье и опять уткнулась в путеводитель. — А вы работайте сегодня за себя и за того парня, то есть за травмированную подругу.

Мы пристыженно потупились. Что нам оставалось делать, как давать советы и распоряжения? Мы наказали закрыть дверь на цепочку и в дом не пускать никого, даже полицию.

В вагоне мы успокоились, пейзаж был уже привычен, пассажиры выглядели почти знакомыми. Напротив нас сидела мулатка необычайной красоты. Ах, видели бы вы ее! Вся в золоте: в ушах, на шее, на запястьях, в ноздрях. Одежда, разумеется, была национальной, на голове тысяча косичек, а сверху тюрбан из оранжевого шелка.

На следующей остановке среди прочих в вагон вошел мужчина лет сорока, может быть, чуть больше. Это был мой любимый типаж, который так никогда и не ответил мне взаимностью: высокий, стройный, синеглазый, с лицом сухим и интеллектуальным. Нет, правда обидно, что даже в расцвете так называемой красоты я никогда ни в сексуальном плане, а также ни в каком прочем не представляла для них — с лицами сухими и интеллектуальными — интереса. Он прошел в вагон и сел сзади нас.

Я опять принялась созерцать мулатку.

— Это же сколько времени надо потратить, чтобы заплести эти косички?

— Сейчас это очень модно. Но не переживай за потраченное на прическу время. Не исключено, что это просто парик.

Как уже было говорено, мы обсуждали мулатку не шепотом, а обычным голосом, стараясь только не смотреть на нее в упор. Я продолжала развивать тему, интересуясь у Алисы, натуральный ли шелк использовала наша визави для своего тюрбана, на головной убор должно было пойти никак не меньше четырех метров, как вдруг не к месту подоспевший внутренний голос, почему-то мужской, сказал внятно: «Идиотизм…» — и в довершение всего вздохнул. Я замерла, вслушиваясь в себя, никакого идиотизма, натуральный шелк очень дорогой, из него можно было блузку сшить, а не наматывать себе на голову, как махровое полотенце. И тут я поняла, что русское слово произнес кто-то из рядом сидящих.

Я оглянулась и увидела, что синеглазый читал «Известия».

Со мной уже приключалось подобное в Париже. В музее Орсе меня совершенно потрясли импрессионисты, тем более что последние двадцать лет я их не любила, у меня были другие кумиры. Я даже репродукции импрессионистов не рассматривала. А здесь буквально залипла на Мане, потом на Сислее. И какой здесь Ван Гог! А Дега… мой покойный муж просто обожал голубых балерин и курильщиков Сезанна.

И вот я стою около Сислея, пялюсь на влажный деревенский пейзаж, рассматриваю детали и силюсь прочитать табличку, как вдруг в голове родилось слово: «Наводнение». Господи, неужели я сама по наитию перевела название? Потом оглянулась и поняла, что две дамы ходят по залу и негромко разговаривают по-русски, наверное, одна другой переводит.

Все, баста! Пассажиров в вагоне мы больше обсуждать не будем. Есть куда более достойные темы, например аббатство Клюни. Я достала путеводитель, и мы с Алисой с жаром принялись обсуждать достоинства и недостатки средневековой живописи.

Уже в незапамятные времена в Бургундии существовал монастырь Клюни. В 1330 году, то есть в то самое время, когда по Руси шествовал кровавый Батый, настоятель монастыря купил в Париже земли, на которых находились развалины римских терм II века. Римские строения не стали уничтожать и прямо на развалинах построили дворец в стиле пламенеющей готики. Это было подворье, а если хотите, гостиница для приезжающих в столицу монахов. В 1495 году дворец был перестроен и стал резиденцией папского представителя во Франции. В XIX веке в этом дворце был устроен музей.

Вначале мы прочитали все это вслух, а потом стали обсуждать, как нам туда лучше добраться. Словом, мы совершенно ушли в древнюю историю, когда прозвучала удивительно привычная и милая фраза:

— Простите, ради бога. Сижу и слушаю родную речь, как музыку. А потому никак не мог отказать себе в удовольствии обратиться к вам.

Он, синеглазый, с улыбкой застенчивой и необычайно располагающей. Слово за слово, и через минуту он уже сидел напротив нас и мы с упоением беседовали. Его зовут Виктор Иванович, в Париж он приехал по торговым делам от некой фирмы, он даже что-то рассказывал про эту фирму, но я слушала вполуха. В первые минуты общения у меня работали в основном глаза — я так и ела ими собеседника.

— Я здесь уже неделю. Общаюсь только с французами. Они милые люди, но тоска по родной речи… Вы, наверное, понимаете?

Мы понимали.

— Я почти не видел Парижа. Был только в Лувре. А через пять дней уезжать. Сегодня только выдалось свободное время. Я боюсь показаться навязчивым, но рискну предложить вам… — он замялся, — словом, не возьмете ли вы меня в попутчики? Я не слишком бесцеремонен?

Алиса ответила ему не менее изысканно и вежливо:

— Мы с удовольствием принимаем ваше предложение.

Я, против воли, была куда менее сдержанна. Я тут же сообщила, что мы в полном восторге и что встречу с соотечественником рассматриваем как подарок судьбы, в котором давно нуждаемся. А как еще я могла себя вести? Что могла я сказать от имени трех теток, за которыми охотятся какие-то мерзавцы? Пока мы еще держимся, но женский ум — это одно, а мужской — совсем другое.