Нина Соротокина - С видом на Париж, или Попытка детектива (сборник)

Мы присели отдохнуть на мраморной скамейке, и Маша сказала:

— Знаете, Виктор Иванович, с нами здесь происходят странные события. Мы очень хотели бы с вами посоветоваться.

Вопрос относительно посоветоваться не обсуждался дома, поэтому Машино заявление было для меня полной неожиданностью. Она поймала мой удивленный взгляд и отвела глаза. Но в общем-то Маша права. Кто же нас еще защитит в Париже, как не соотечественник?

— Что же с вами случилось? — спросил он с улыбкой.

— Мы попали в дом, где в кровати лежал труп.

— Как труп? — румянец прямо схлынул с холеных щек Виктора Ивановича. — Вы заявили в полицию?

— Нет. Мы не хотели быть свидетелями неведомо чего. Мы хотели посмотреть Париж. Поэтому мы просто дали объявление в газету. Но дальше пошли еще большие нелепости.

Маша рассказала про погром в доме, про Галкину травму.

— А позавчера… да, Алис, позавчера? В общем, мы сходили к этому особняку и, вообразите, застали там полицию. Местные жители — палижане… Красивое слово, правда? Так вот, палижане рассказали нам, что в городе орудовала шайка негодяев, и их всех поймали. А теперь посоветуйте, что нам делать?

Виктор Иванович уже пришел в себя, он опять был улыбчив и благодушен.

— Если их всех поймали, то надо забыть ваши ужасы, как страшный сон.

— Вы правда так думаете? — Маша вздохнула с облегчением. — И мы так же думаем. Прямо гора с плеч. Но если что, мы можем рассчитывать на вас?

— А если — что? — переспросил Виктор Иванович.

— Ну, если неприятности нас не отпустят.

— Я полностью в вашем распоряжении.

— И вы дадите нам свой телефон?

— Всенепременно, — улыбнулся он.

Обычно при этих словах человек немедленно лезет в карман за записной книжкой. Виктор Иванович и пальцем не пошевельнул, решив, что обещания пока достаточно. Но, видимо, неудобство ситуации он все-таки почувствовал, потому что с противоестественной настойчивостью потащил Машку на карусель. Та вначале упиралась, мол, я не ребенок, но Виктор Иванович словно голову потерял. В его родном городе, оказывается, есть парк, а в этом парке — карусель, и, по странному стечению обстоятельств, карусель та точно такая же, как эта, что стоит с начала века у изножья Монмартра.

Карусель была совсем пустой, только молодой отец с сыном гарцевали на гипсовых конях. Потом в золоченом экипаже появились Маша с Виктором Ивановичем. Господи, надо было видеть ее лицо! Она прижимала к губам букетик цветного горошка, музыка играла, кажется, из «Шербургских зонтиков», а Виктор Иванович что-то нашептывал ей в ухо. Я подумала, может быть, это и есть третье Машкино желание?

Тут в моей душе произошел перелом. Место здравого смысла заняла полная душевная размягченность. Дальше я во всем Маше потворствовала.

— Сейчас к Сене, — скомандовал Виктор Иванович.

— Мы заблудимся. Это сверху видно, как туда идти, а в лабиринте улиц мы сразу потеряем направление.

— А мы по солнцу, — засмеялась Маша. — Здесь одна дорожка под горку.

И что вы думаете? Вот так — под горку — мы и дошли до решетки сада Тюильри. Улица Риволи в этом месте состоит из одних ресторанов. И в каждом полно пустых мест. Виктор Иванович выбрал ресторан с русским меню. На белом листе ватмана было коряво по-русски написано: кулебяка, жаркое, расстегай и прочее.

— Вы занимайте столик, а я позвоню домой, — сказала я.

По счастью, телефон находился в глубине зала. Галка отозвалась сразу, сказала, что все спокойно, что она приготовила ужин, и вообще — хватит шляться, поспешайте к больной подруге!

— Сейчас буду.

Я подошла к Маше и Виктору Ивановичу.

— Господа, я вынуждена вас оставить. Мне звонили из Дюссельдорфа из университета. Зачем-то я им понадобилась. Перезвонят через час. Я только-только успею добраться до дома.

— Но ты же сама потом можешь им отзвонить.

Ах, бедная Машка, счастливая Машка, она сразу поверила про звонок из Дюссельдорфа и все порывалась пойти со мной, доказывая, что мы должны непременно ехать домой вместе, но глаза ее говорили обратное. Ей так хотелось посидеть на улице Риволи около лампы с розовым кружевным абажуром, и съесть кулебяку, и выпить красного вина, и взять на десерт самого вонючего сыра. И слушать, слушать завораживающие речи Виктора Ивановича. Я здесь явно лишняя. Пусть погреется женщина. Я так страстно ее уговаривала, что она осталась.

— Только не опоздай на последнюю электричку.

— Ни в коем случае, — вмешался Виктор Иванович. — В двенадцать часов, как Золушка, ваша подруга будет дома.

— Машка, не загуляй до утра!

Она благодарно улыбнулась мне в ответ.

Минут через сорок я была уже дома. Конечно, Галка стала въедливо расспрашивать, куда я дела Марью. Я объяснила, как могла.

— Сейчас напьется и будет вести разговоры про святого Дени, — заметила Галка не без ехидства.

Но в общем и она была рада за Машу. Мы поужинали в покое и довольстве, потом покурили, потом посплетничали. Вроде спать пора, но глупо ложиться до прихода Маши. Все равно мы тут же потребуем от нее подробного рассказа. Потом мы стали нервничать.

Звонок раздался где-то около часа.

— Не совсем еще девушка голову потеряла! — крикнула я, бросившись к двери, но Галка остановила меня:

— Куда ты бежишь-то? Это телефон.

Я схватила трубку.

— Алиса, это ты? — раздался Машин голос, он был очень невнятен, словно трубка была далеко от ее губ.

— Я, кто же еще? Говори громче. Откуда ты? Все-таки опоздала на электричку?

— Слушай меня внимательно, — спокойно, но как-то слишком медленно сказала Маша. — И соображай быстро. Найди, пожалуйста, диктофонную кассету. Первую. Ту, что я надиктовала в Амстердаме. Там еще записан чужой разговор в музее, помнишь?

— Где же я ее найду? Ты с ума, что ли, сошла? Какие кассеты могут быть в час ночи, если у вас любовь?

— У нас такая любовь, — бесстрастно сказала Маша. — Кассета лежит на дне моей сумки. Вернее, под дном. Там у меня как бы тайник. Сунь туда руку, и достанешь. На этой кассете цифра «1». И жди около телефона с диктофоном в руке.

— Маша, где ты находишься?

— Я не знаю. Жди с диктофоном в руке и вставленной в него кассетой. Через пятнадцать минут я позвоню. Сделай то, что я тебя прошу. И ни в коем случае не сообщай в полицию. Иначе они меня убьют.

Прозвучал отбой. Я тупо смотрела на телефонную трубку. И в этот момент громко зазвонили в дверь.

Художника из Феди Кривцова не получилось, но копиистом он стал отменным. Он жил в городе, который находился в ста восьмидесяти километрах на юг от столицы. Не будем называть имени этого города, не будем называть и музея, чтобы дотошные искусствоведы-хранители, прочитав эти строки, не стали выговаривать автору обиженно: «Что вы подняли хай, что вы нас оболгали? Наши ценные полотна на месте и находятся в идеальном состоянии!» Все годы своего существования город был душой военной промышленности, девяносто процентов заводов работали на вооружение. Город имел широкий проспект, который, конечно, носил имя Ленина, извилистую речку, древний кремль, огромный парк и раскидистое старинное кладбище с колокольней, соперничающей высотой с телевизионной башней. Словом, это был уютный и славный город средней полосы, но Федор Агеевич Кривцов не был в нем счастлив.