Виктория Платова - Такси для ангела

— Если он еще не стерся из вашей памяти, то попрошу занять места, на которых вас застало это событие.

Страстный призыв Чижа сделал свое дело: в зале началось движение, которое — при известном полете воображения — можно было назвать броуновским. Оно проходило под лозунгом «Вас здесь не стояло». Минна, Софья и Теа принялись толкаться на одном пятачке — между камином и выходом в холл с оружием. Они безошибочно выбрали самую дальнюю точку от Великого шелкового пути убийцы. Они не хотели иметь ничего общего с оранжереей, из которой убийца отправился с караваном, груженным цианистым калием.

Места у камина было не так уж много, и дамы, сжав зубы и сдвинув брови, по очереди выдавливали друг друга. Перевес был явно на стороне Минны: стоило ей только повести грудью, как Теа и Софья оказывались отброшенными на несколько метров. После нескольких бесплодных попыток штурма каминной высотки Теа взбунтовалась:

— Да что же это такое, дорогая Минна! Всем известно, что здесь, у камина, находилась я! Я, а не вы! Я озябла и грелась весь вечер! Всем известно, что во мне течет солнцелюбивая африканская кровь!

— Всем известно, что у меня — гайморит, — пробубнила Минна. — И мои носовые пазухи нуждаются в тепле. А где еще найти тепло, как не возле камина!

— В оранжерее, — ехидно подсказала Софья. — Там как раз субтропический климат. Тем более что вы из нее не вылезали!

— Я не вылезала?

— Вы!

— Да я и была там пару раз, не больше! Две трубки за вечер — это максимум, что я могу себе позволить! А вот вы — вы шмалили свои пахитоски одну за другой! И уж если кто там и торчал весь вечер, так это вы!

— А не вы ли говорили, что вам хочется остаться в этой дивной оранжерее навсегда? Стать, так сказать, скромной лианой! Сассапарилем, плющом и этой… как ее… актинидией!

— Да‑да, — подтвердила Теа. — Я тоже слышала про актинидию. Вы очень громко и назойливо ей восхищались.

— И сейчас восхищаюсь. Но это дела не меняет. Я гораздо реже курила трубку, чем вы — сигареты!..

— Зато дольше! — сразу же нашлась Софья. — Да еще призывали всех прогуляться под сенью пальм.

— Вот именно — всех. Я не стремилась уединиться.

— А зачем же тогда уединялись?

— Вы тоже уединялись!..

— Послушайте, фрау, — подал голос Райнер‑Вернер, без всяких заморочек закрепившийся на простом и ясном месте возле шахматной доски. — Зачем же спорить? Зачем спорить, ведь у нас была видеокамера. И оператор, который вел съемку. Странно, что герр Чиж до сих не показал нам отснятый материал! Все вопросы отпали бы сами собой.

Безыскусные и такие здравомыслящие слова немца произвели эффект разорвавшейся бомбы.

— Натюрлих! — пропела Дашка. — У нас же была видеокамера!

— Была, — подтвердила Минна.

— Была, — подтвердила Теа.

— Была и есть, — заключила Софья. — Тогда о чем мы спорим? Пусть молодой человек покажет нам отснятый материал.

Известие о собственном орудии труда застало Чижа врасплох. Он почему‑то покраснел, побледнел и позеленел и сразу же стал похож на свой собственный комплект светофильтров.

— Ну, не знаю… Я отснял довольно большой объем… Потребуется много времени, чтобы отсмотреть его…

— А разве мы куда‑то торопимся? — Дашка подняла брови. — Времени у нас вагон, судя по всему.

— Я хотел бы передать пленку следственным органам…

— До этих органов нужно еще добраться. К тому же вы сами говорили о следственном эксперименте. Камера в этом случае — просто подарок небес. Возможно, она поможет установить всю картину происшедшего.

— Не думаю.

— Да что с вами такое! — Дашка явно начала терять терпение. — Вы же так ратовали за истину! Всех здесь на уши поставили!

— Ну, хорошо. Я покажу… Если Ботболт поможет мне с кассетами и телевизором. Хорошо…

…Ничего хорошего в пленке не оказалось. Это стало ясно на двадцатой минуте просмотра. Ажиотаж возле экрана сменился нервными смешками, затем настала очередь ехидных замечаний, затем — недоуменно поджатых ртов и всеобщего холодного осуждения. А когда все повернулись к беспомощному изображению спинами, судьба Пети Чижа была решена.

— Стыдно, молодой человек, — сказала Минна.

— И непрофессионально, — сказала Теа.

— Решать свои личные проблемы за счет общественной, как я полагаю, пленки — это просто наглость, — заключила Софья. — Куда смотрит ваш режиссер?

Режиссер в данный момент просматривал антарктические алкогольные сны, но от этого не было легче — ни Чижу, ни мне.

— Ты, я смотрю, пользуешься большим успехом, — Дашка даже потрепала меня по щеке. — Сначала немецкий орангутанг, теперь еще и эта отечественная мартышка… На месте орангутанга я оторвала бы мартышке хвост. Так беспардонно снимать чужую и к тому же почти замужнюю женщину! На всех кадрах ты, только ты и снова ты. Очень красноречиво, ничего не скажешь.

Крыть было нечем, и я подавленно молчала. Увиденное потрясло меня не меньше, чем всех остальных. Дашка нисколько не преувеличивала — мое собственное, весьма скромное изображение перло из каждого кадра. Я в блеклый фас, я — в незадавшийся профиль. Я пялюсь на кого‑то, кто находится за пределами объектива (судя по омерзительно‑плотоядному выражению лица — на Райнера‑Вернера). Я морщу нос, я дергаю мочку уха, я почесываю подбородок (хорошо что не задницу!). Я улыбаюсь, я хмурюсь, я оттопыриваю губу, и я же ее закусываю. Во всем этом подглядывании было что‑то гнусное, что‑то непристойное — что‑то, что роднило вполне невинную пленку с самой разнузданной порнографией. Той самой порнографией, под присмотром которой окочурились Доржо и Дугаржап.

— Кстати, почему вы все время уединяетесь с этим типом? Наставляешь немцу рога с отечественным производителем? Не ожидала!

— Не говори глупостей!

— Ну и как он целуется? — не унималась Дашка.

— Отвратительно, — я сказала это машинально и тут же прикусила язык.

— Ну, ты всегда была извращенкой. А теперь еще и в нимфоманки записалась.

Это было слишком, особенно если учесть мой извечный целибат, лишь по недоразумению нарушенный Бывшим, и целую дивизию разномастных Дашкиных пенисов‑«дорогуш».

— Кто бы говорил! — проблеяла я.

— Во всяком случае, я не обжимаюсь с мужиками при трупах, — Дашка явно намекала на инцидент с Райнером‑Вернером, от одного воспоминания о котором у меня до сих пор стыдливо полыхала задница.

— Пошла ты… — зло бросила я.

— Я бы пошла… — Дашке было совершенно наплевать на мою злость. — Я бы пошла. Туда, куда ты меня посылаешь… Да все здешние корневища уже заняты. Тобой.

Выслушивать Дарьины пошлости дальше было невыносимо, и, наскоро отлепившись от нее, я направилась к Чижу.

— Можно тебя на минутку? Нужно поговорить.