Луиза Пенни - Время предательства

– Ну, когда я вижу горгону, то сразу ее узнаю.

Габри сверлил взглядом Рут, а она смотрела на него так, будто хотела превратить в камень.

– Слушайте, – сказала наконец Рут. – Пятерняшки считались чудом, верно? Бесплодная земля дала богатый урожай. Прощальный дар брата Андре. И как бы выглядело, если бы мамочка стала еще плодить детишек? О чуде пришлось бы забыть.

– Доктор Бернар и правительство сообразили, что мамочка снесла золотые яйца, а теперь должна остановиться, – сказала Мирна.

– Скажи такое я, меня бы кастрировали, – пробормотал Габри на ухо Оливье.

– Но неужели это так волновало людей? – спросил Оливье. – По-моему, пятерняшки оставались бы удивительным явлением независимо от того, сколько братьев и сестер у них было бы.

– Однако как акт Божьего благоволения они были особенно удивительным явлением, – сказала Мирна. – Как раз этим и торговали доктор Бернар и правительство. Не цирковой трюк, а деяние Божье. Во время Великой депрессии и войны люди ходили к ним не просто посмотреть на одинаковых девочек, а увидеть надежду. Доказательство существования Бога. Щедрого и доброго Бога, принесшего дар бесплодной женщине. Но если мадам Уэлле вовсе не была бесплодна? Если у нее рождались и другие дети?

– Если бы Христос не воскрес? – подхватил Габри. – Если бы вода не превратилась в вино?

– В их истории бесплодие мадам Уэлле играло важную роль. Без бесплодия не было бы чуда, – сказала Мирна. – Без него пятерняшки превращались бы в диковинку, и ничего более.

– А нет чуда, нет и денег, – добавила Клара.

– Поэтому новый ребенок грозил уничтожить все, что они создали, – сказала Рут.

– Их доходы в миллионы долларов, – сказала Мирна. – Ребенка нужно было спрятать. По мнению Армана, именно это мы и видели, когда во время киносъемки Мари-Ариетт закрыла дверь перед дочерьми.

Они вспомнили картинку, запечатлевшуюся в их памяти. Маленькая Виржини плачет, пытается вернуться в дом. Но дверь закрыта. Собственная мать захлопнула ее. Вовсе не для того, чтобы не впустить дочерей, а чтобы не выпустить младшего ребенка. Чтобы ребенок по имени МА не попал в кадр.

– Констанс сообщила нам только одну вещь о себе, – сказал Габри. – Что она и ее сестры любили играть в хоккей. Но в команде должно быть шесть игроков, а не пять.

– Точно, – кивнула Мирна. – Когда Констанс говорила мне о хоккейной команде, для нее это было важным, но я решила, что это просто старые воспоминания. Что она испытывает новообретенную свободу рассказывать о своей частной жизни и захотела начать с чего-то тривиального. Мне и в голову не пришло, какой смысл она вкладывает в свои слова. Ключ. Шесть детей, а не пять.

– Мне это тоже не пришло в голову, – сказала Рут. – А я ведь тренирую команду.

– Ты ее не тренируешь, а мучаешь, – заметил Габри. – Это не одно и то же.

– Но считать-то я умею, – сказала Рут. – На поле шесть игроков, а не пять. – Она задумалась на секунду, рассеянно гладя Розу по голове и шее. – Только представьте себя таким ребенком. Исключенным из общей жизни. Спрятанным. Наблюдающим, как твои сестры купаются в лучах славы, тогда как тебя держат в тени, словно нечто постыдное.

Они несколько секунд сидели в тишине, пытаясь вообразить жизнь такого ребенка. Иметь не одну сестру, которую родители любят больше, а целых пять. И не только родители, но и весь мир. Им достаются красивые платья, игрушки, конфеты, они живут в сказочном домике. Они в центре внимания.

А МА остается в стороне. Ребенка намеренно отталкивают в тень. Держат взаперти.

– Так что же случилось? – спросила Рут. – Ты хочешь сказать, что Констанс убила ее собственная сестра?

Мирна подняла руку с конвертом, подписанным четким почерком Гамаша.

– Старший инспектор Гамаш считает, что эта история восходит к первой смерти. Виржини. – Мирна посмотрела на Рут. – Констанс видела, что случилось. И Элен тоже видела. Они сказали другим сестрам, но больше никому. То происшествие стало тайной, связавшей их.

– И они унесли ее в могилу, – подхватила Рут. – И постарались похоронить. Виржини была убита.

– И убила ее одна из них, – добавил Габри.

– Констанс приехала сюда, чтобы сказать тебе об этом, – проговорила Клара.

– После смерти Маргерит она больше не чувствовала, что связана тайной, – сказала Мирна.

– Евангелие от Матфея, глава десятая, стих тридцать шестой. – Голос Рут прозвучал не громче шепота. – «И враги человеку – домашние его».

Жан Ги Бовуар ехал знакомой дорогой. Теперь ее покрывал снег, но, когда он увидел ее впервые несколько лет назад, это была обычная грунтовая дорога. И деревья он помнил не голыми, а в полной осенней красе. Янтарные, красные, желтоватые. Как витражное окно.

Тогда он не обратил внимания на красоту природы. Был слишком занят своими мыслями и скептически настроен, чтобы открыто восхищаться прекрасной, мирной деревней, раскинувшейся внизу.

Но и тогда он почувствовал это. И красоту, и покой.

А сегодня не чувствовал ничего.

– Сколько еще осталось? – спросил Франкёр.

– Почти приехали, – ответил Бовуар. – Еще несколько минут.

– Остановись, – велел старший суперинтендант, и Бовуар остановился.

– Если бы старший инспектор Гамаш оборудовал здесь пост, где бы он это сделал? – спросил Франкёр.

– Гамаш? – переспросил Бовуар. Он и не подозревал, что они едут сюда из-за Гамаша. – Он что, здесь?

– Отвечайте на вопрос, инспектор, – приказал Тесье с заднего сиденья.

Фургон с двумя агентами и оборудованием остановился сзади.

Франкёр знал, что наступил момент истины. Не заартачится ли Бовуар, не откажется ли выдавать информацию о Гамаше? Франкёр в первый раз попросил Бовуара пойти на прямое предательство бывшего начальника, тогда как прежде ограничивался лишь приказом не помогать ему.

Но теперь им требовалось от Бовуара нечто большее.

– В старом здании вокзала, – без возражений или колебаний ответил Бовуар.

– Вези нас туда, – приказал Франкёр.

Мирна все еще держала в руке конверт с письмом Армана Гамаша. Оно подробно рассказало обо всем, что знал Гамаш и что подозревал касательно убийства Констанс Уэлле и убийства ее сестры Виржини почти пятьдесят лет назад.

Констанс и Элен стали свидетелями убийства. Виржини не оступилась. Не бросилась вниз с лестницы. Ее столкнули. А этому толчку предшествовали годы и годы боли. Годы пренебрежения, проведенные за закрытыми дверями, годы отчуждения, отвержения. Годы и годы, когда все внимание доставалось пятерняшкам. Внимание мира, да. Но что еще хуже, внимание мамы и папы.

Когда девочки приезжали с редкими визитами, то к ним относились как к принцессам.

И это калечило душу. Меняло ребенка, пока не исчезло все хорошее, что в нем было прежде. Пятерняшки тоже менялись не в лучшую сторону. Жизнь, вероятно, избаловала девочек, но младшего ребенка в семье она практически уничтожила.