Лариса Соболева - Седьмое небо в рассрочку

– Если удачного момента не представится, зря не рискуйте. Правда… в этом случае получим только за прокуроршу, всего сто тонн. Это половина! Тебя, Люка, греет это слово? И меня нет, – улыбнулся Гектор, приняв ее молчание за знак согласия. – Мы сроднились с удвоенной суммой, верно? Когда закончите, не забудьте сразу же позвонить. Ну, с богом.

– Не того призываешь, дело-то, не угодное богу, – заметил Хок, заводя мотор.

– Ну, берите с собой сатану, – отступил от авто Гектор. – Мне без разницы, в каком месте того света париться. В аду теплей. Пока.

Хок вырулил за ворота и помчался к дому Шатунова. Время от времени он поглядывал на соседку, та смотрела в окно, ни разу не заговорив с ним. Привлекали ее не ласковые лучи теплого солнца, шалившие в изумрудной листве, далека она была от лирических отступлений, Люка и лирика – абсолютная несовместимость. Неожиданно Хоку пришло на ум, что внутри нее укоренилось сопротивление не против Гектора с его заданием, а против ремесла, в которое она влезла по дурости.

– Повернуть? – Он лишь предложил.

– Куда?

– А назад. Проедем город, полстраны, найдем спокойный уголок… переждем…

– Охренел?! – взвилась Люка, как кобра перед броском. – Что за маразм пришел в твою дырявую башню! Уголок ему! Размечтался…

– Не ори! – гаркнул Хок так, что она, не ожидая от него хамства, вытаращилась, открыв рот. А то распустилась – дальше некуда. – Я же вижу: тебе не в кайф план, с таким настроем недолго завалиться. Одна ошибка и – нам хана!

– Я? Я завалюсь? – скептически хохотнула Люка. – Нет, миленький мой, я собираюсь пожить на этом свете долго и счастливо красивой жизнью. Но ты прав. Мало-мало, а прав. Мне не в кайф план, он дебильный. Последнее время наш Гек страдает идиотизмом, только идиоту придет в больную голову стрелять средь бела дня при свидетелях…

– А я про что! Давай линять…

– Я не упущу шанса, если он предоставится. На этом точка.

Итак, Люка не отказалась от плана, а у него не хватило ни аргументов, ни духу заставить ее бросить шизанутого Гека и убраться подальше. Это не впервой с ним. Хок не умел убеждать, хотя чувствовал свою правоту. Он, сильный и здоровый, зачастую подчинялся людям, слабым во всех смыслах, но имеющим необъяснимую, магическую власть. Магическую – потому что нечем больше оправдать подчинение ничтожеству, которое не являлось ни царем, ни богом, ни хотя бы законным начальником или кем другим по старшинству. И Люка всего лишь несколькими фразами, не переубедив, подчинила его! Правда, она больше значит для него, чем Гектор.

– Куда он вчера вечером ездил? – спросил Хок после паузы, во время которой пытал себя вопросом: почему он такой? – Гектор вернулся в два ночи.

– Не знаю… Мы подъезжаем! Поставь машину во втором переулке.

Шатунов лично открыл перед сыном дверцу легковой машины, и тот никуда не делся, залез в салон. Пашка дулся с тех самых пор, когда ему запретили покидать территорию дома и не удосужились объяснить, почему наложен запрет. В школу не ходил – ладно, редкое счастье привалило не видеться с училками и не мучиться на уроках. Но отец запретил встречаться с друзьями, ездить на тренировки, против чего мальчик поднял бунт. Шатунов к страданиям сына отнесся с пониманием и вычеркнул из списка запретов только тренировки (один пункт по выбору Пашки), но приставил нянек, которые разве что не лезли за ним в бассейн, зато находились рядом… даже в туалете! Кого это не взбесит? Мера временная, как уверял папа, а все равно противно. Теперь отец заставил надеть костюм (Паша не любил официозную одежду), взять сноп белых роз и поехать на кладбище.

– Почему я должен хоронить незнакомую мне тетку? – возник Павлик, когда три автомобиля Шатунова присоединились к хвосту длинной траурной процессии, колесившей по улицам города.

– Если б не она, – сказал папа, – твоего отца не было бы на свете. С твоей стороны это дань уважения и благодарность за мою жизнь, следовательно, и за твою. Я понятно изъясняюсь?

– Нет, – буркнул Павлик, демонстративно зевнув.

Дерзит ребенок, значит, вырос, с удивлением отметил отец. А все равно он еще ребенок, причем славный, не доставлявший хлопот. Шатунов гордился им и не мог сердиться на сына. Он обнял юношу за плечи и что-то зашептал на ухо, шептал до кладбища, а Павлик внимательно, вместе с тем недоверчиво слушал наверняка историю в приключенческом жанре.

Марин вышел из машины первым, оглядел местность, утыканную надгробиями, крестами и кое-где скорбящими скульптурами в стиле средневековых мадонн – это последний стон кладбищенской моды. Оценил людей в группах и одиночек. В глаза ничего подозрительного не бросилось, но он понимал, что ежесекундно следует быть начеку, ведь там, где много народу, всегда опасно.

Шатунов очередной раз приятно удивил – держался он достойно, был по-деловому собран, и не более. Сейчас Марин даже сказал бы, что несколько дней подряд страдал по убитой совершенно другой человек.

Наступил момент прощания… К гробу подошли и Шатунов с Павликом. К сожалению, все, что позволительно, – положить цветы, несколько секунд постоять и уйти, ведь процесс захоронения отработан и не терпит затяжных прощаний. Не успеешь проглотить слезу, а пора кинуть ком земли на крышку гроба и понять, что больше никогда не увидишь того, кто находится внизу, – такова суровая действительность, в которой человечность и гуманность постепенно отмирают.

Шатунов брел назад к машине, заложив руки в карманы брюк и опустив голову, вдруг его окликнул мужчина:

– Леонид… э… Федорович! Минуточку!

Телохранители мигом напряглись и затолкали Пашку в салон авто, а Шатунов, не торопясь и без паники, повернулся к окликнувшему его человеку. Это был представительный мужчина его же лет, высокий, плотный, в дымчатых очках, но с отталкивающе безвольным лицом. Скорей всего безволие зрительно подчеркивали отвисшие щеки на скулах, называемые брылями и придававшие овалу волнообразный контур, вздрагивающие от незначительных движений. В отношении людей у Шатунова не было середины, ему либо нравился человек с первого раза, либо не нравился, мужчина не понравился.

– Благодарю вас, – сказал тот, остановившись в двух метрах от Шатунова и глядя на него сверху вниз, – что пришли проводить Ксению…

– Простите, а вы кто?

– Муж. Лев Маркович.

Назвав себя, он ждал, какое впечатление произвел на Шатунова, изучал того с любознательностью исследователя, приподняв над очками брови и чуть приоткрыв рот. А никакого не произвел. Шатун остался чистым от эмоций, что не преминул одобрить про себя Марин, который подошел к ним и стал за спиной патрона, прикрыв его собой на всякий случай.

Но отчего возникла пауза между Шатуновым и мужем убитой, что она означала? Дабы замять эту неловкую паузу, а также, чтобы быстрей распрощаться, Шатунов скупо сказал одно слово: