Фредерик Дар - Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

— Может быть, цирк? А может, фильм снимают.

Видя, что мы подходим к машине, они предусмотрительно отходят в сторону, словно техники на мысе Карнавал во время запуска межпланетного автобуса.

Старик и я садимся сзади. У меня такое ощущение, будто я усаживаюсь в гостиной. Здесь прохладно, сиденья мягкие. Сладковатый запах старинной кожи и увядших цветов наполняет душу какой-то обонятельной грустью…

Я смотрю вокруг себя хозяйским глазом. Бар из красного дерева. Телерадиоприёмник. Телефон, холодильник. Короче, само изящество, роскошь, изысканность.

— Всё это не родное, конечно? — спрашиваю я, показывая на вышеупомянутые предметы.

— Нет конечно, — шепчет Дир, доставая два фужера из бара. — Каролина (имя, которое дал Росс этой машине, в связи с чем его надо произносить «Кэролайн») — это старая дама, которой оставили её красивое парчовое платье, но под ним у нее нижнее бельё киноактрисы. Хотите холодной ориндж-водки?

— С удовольствием.

Затемнённое стекло отделяет нас от шофёра. Старик снимает допотопную акустическую трубку.

— В сторону Сен-Рафаэля, Росс, будьте любезны.

— Хорошо, сэр.

— А двигатель? — волнуюсь я. — Он ещё родной?

Биг Пахан грозит мне пальцем.

— К счастью, мы отделены от Росса, — говорит он. — Если бы он услышал этот вопрос, ему бы пришлось проглотить таблетку кардиоритмина. Не только двигатель родной, но — даю вам честное слово — о нём не было причин вспоминать с тысяча девятьсот двадцатого года. Не поменяли ни одной свечи, ни одного контакта прерывателя. Говорить о двигателе «роллса» этого года — всё равно что говорить о супружеской измене в присутствии рогоносца или об инцесте — в монастыре кармелиток. Двигатель тысяча девятьсот двадцатого года — это легенда, которую не принято ворошить. Грустная необходимость, которую разрешили раз и навсегда. Знаете, а Росс чуть было не ушёл от меня однажды, когда я спросил его, «нет ли какого-то странного шума в том месте, где находится двигатель». В общем, какой-то пьянчуга попал со своим велосипедом нам под колёса, и мы его протащили с десяток километров.

В самом деле, в машине тихо. Росс управляет точными и мягкими движениями. Он огибает город в поисках автострады, и его тёмный силуэт со спины кажется совершенно неподвижным.

Дорога сужается, и неожиданно мы замедляем ход из-за одной тачки, набитой лохматыми повесами, и которая еле тащится. Росс требует уступить дорогу повелительным клаксоном, звук которого по сравнению с сегодняшними сигналами — всё равно что голос Шаляпина рядом с голосом Сильвии Вартан.

Следует взрыв негодования, и нам грозят кулаками. Вместо того чтобы прижаться к обочине, чёрные кожаны принимаются вилять из стороны в сторону, что является в подобных случаях самым красноречивым способом послать нас подальше.

Бесстрастный голос Росса звучит из переговорного устройства:

— Могу ли я применить механизм тринадцать, сэр?

— Я как раз собирался вам это предложить, Росс!

— Спасибо, сэр.

Росс протягивает руку к приборной панели, рядом с которой панель «Боинга 707» выглядит как у «Ситроена 2CV». Нажимает кнопку из чёрного эбонита. Сразу же передняя часть «роллса» издает рёв истребителя в пике. Просто катаклизм, а не звук! Ни одна евстахиева труба не выдержит такого воя! Слуховые аппараты взрываются, когда получают удар такой силы! Барабанные перепонки лопаются!

Эффект магический: драндулет этих шалопаев делает крутой вираж, въезжает на склон и останавливается, завязнув передними колесами в пашне.

Сирена умолкает. Росс невозмутимо проезжает мимо. Град оскорблений слышится из застрявшей машины, в стиле: «Ну ты, на колымаге! Холуй! Фашист! Голлист! Убийца!»

Полный набор.

Росс притормаживает и спрашивает в трубку:

— Можно ли мне применить механизм пять бис, сэр?

— Да, в самом деле, он будет кстати, Росс, — соизволяет Патрон.

Ещё одно точное движение руки Росса, и задняя часть нашего удивительного автомобиля начинает изрыгать отборные ругательства: «Пошли в ж…, эй, говнюки! А х… не курятина? Глаз на ж… натяну, педрилы!» И так далее. Льётся продолжительный мощный поток.

Старик берёт трубку.

— Я думаю, с них достаточно, Росс, эти пидовки уже далеко.

Конец программы.

Видя моё удивление, мой хитромудрый шеф объясняет:

— Иногда приходится сожалеть о том, что шофёр не говорит по-французски, поэтому я записал документ, который вы только что слышали из уст одного живописного сантехника, сочный язык которого произвёл на меня впечатление. У этого человека просто изумительный лексикон и говор рабочего предместья, не правда ли? Ни один шофёр не сравнится с ним!

Хорош Папа! Какое поразительное открытие после долгих лет совместной работы! У него тонкое чувство юмора, живописный вкус и фантазия. Что же тогда означают его надменные выражения лица? Строгие проповеди? Триколорные воззвания? Думаете, фасад? Одежда некоего персонажа, в которую он облачается, чтобы казаться кем-то?

Непринуждённо он готовит две ориндж-водки, которые принимают вид скорее двух водок-ориндж.

— За успех нашего будущего расследования, малыш!

Я поднимаю фужер на высоту носа. Сквозь стекло бокала рожа у Дира выглядит деформированной.

— За ваш отпуск, господин директор!

Он подмигивает.

— Я рассчитываю на то, что вы нейтрализуете девицу, которую я так некстати представил в качестве своей племянницы, у меня нет никакого желания следить за ней на «Мердалоре», где нам предстоит, извините за каламбур, пасти других овечек!

— В общем, вы хотите, чтобы она не появилась в момент отплытия? — шепчу я после того, как отпил приятного напитка.

— В общем, да, — отвечает Патрон. — Вы изобретательны, дорогой Сан-Антонио, наверняка вы найдёте какой-нибудь способ.

В конце концов, миссия не такая уж и неприятная. Дурачить девок мне не впервой.

— Что вы думаете об этом странном деле? — шепчет Лысый, глядя на пейзаж, проплывающий по сторонам от «роллса».

— Посмотрим на месте, Патрон.

— Я полагаю, у вас уже есть какое-то предположение?

— На первый взгляд можно допустить, что виновник или виновники являются членами экипажа, не так ли?

— Вы так думаете?

— Ну да, смотрите: четыре исчезновения подряд. И ни один из пассажиров не отправлялся четыре раза подряд в один и тот же круиз!

— Надо же, я об этом не подумал, — признаётся босс.

У него едва заметная улыбка. Взгляд голубых глаз как будто уже блуждает в морских горизонтах. Положив руку на кожаный подлокотник, он предаётся размышлениям. Я не мешаю ему думать, тем более что мне нечего ему сказать. Беда в том, что в компании надо о чём-то говорить. Нет ничего ужаснее, чем поддерживать любой ценой некоторые разговоры. Надо шевелить мозгами, мастурбировать их, чтобы брызнуть какой-нибудь темой для разговора. В таком положении ты сдаёшь умственно, изматываешь серое вещество в тщетных потугах. Иногда у меня язык работает, но, честно говоря, лучше получается молчать. У меня призвание молчать. Призвание, которое, кстати, люди не ценят.