Фредерик Дар - Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

Две голубы сбоку ни гу-гу. Они стиснули зубы над своими желудочными позывами. Твой ход, Сан-Антонио!

Я выключаю записывающее устройство и иду, вытанцовывая танго, к этим месье-дамам. В коридоре вновь начались дикие зигзаги. Тысячи корабельных дверей вновь играют соло на ударных. Стюарды, которые бегали за лекарствами для пострадавших, сами становятся пострадавшими и лежат в отключке на обломках.

Разгром ещё сильнее, чем в первый раз. Ещё разрушительнее. Средиземное море больше не сдерживает себя. Оно отвязалось наполную. Просто взбесилось! Ему надоела эта линия горизонта; оно хочет встать по вертикали, хотя бы раз! Оно собирает морские течения, поднимает глубинные волны. Рыбы ведут себя так, будто у них выросли крылья. Они вмазываются мордой в стекло. Дорады превращаются в морские языки. Барабульки становятся лимандами.

Мои две голубы вцепились в стол. Они издают крики цесарок, за которыми гонится противный пёс.

— Раймон! — зову я. — Иди сюда, дружок!

— Не могу… — стонет он. — Опять начинается, я разобьюсь.

— Нет, дорогой, ты слишком пухлый; с таким запасом жира ты самортизируешь.

Я отрываю его от его плота. Мы делаем длинное глиссе. Возвращаемся в строй. Я несу его, как носят пострадавших от кораблекрушения. Он держится за меня, я за него. Мы танцуем вальс с пируэтами. Кружимся, садимся на шпагат. Стекаем вдоль переборок. Цепляемся ширинками за ручки дверей. Теряем пуговицы. Нас кромсает, нас бросает, нас колбасит! Ррутт! Пора отказаться от этой прогулки, но я упорствую. А вот «Мердалор» начинает скачки с препятствиями. Он делает грандиозные прыжки. Всё равно что д’Ориола на своём коне (прежнем, медалисте). И гоп-ля-ля! И ййуп! Ещё! Все аплодируют! «Мердалор» вне себя. Как он ворочает своим тоннажем, чертяка!

Он, наверное, завязывает свой винт узлом, восьмеркой, то есть: «8». Штопором. Гофрой! Он зависнет на рададаре после этой свистопляски. Мы станем геликоптером, как у Жюля Верна. Этот круиз закончится в дирижабле. Абей будет наказан за его неуважение к самолётам.

Несмотря на все эти помехи, брыкания и кульбиты, несмотря на наши столкновения и опасные прыжки, невзирая на эти балетные фигуры и эти борцовские броски, мы добираемся до каюты «Утренняя заря».

Раймон падает в стационарное кресло (самые большие привинчены к полу).

— Я оглушён, — жалуется щупальщик брюшных полостей.

— Но ты не оглох, Манон. Так что, слушай! — говорю я ему, включая магнитофон.

Он раскусил уловку, прежде чем услышать запись. Пока крутится плёнка, он уже знает, что к чему. Он снова слушает свой краткий диалог с Метидой. Я жду, когда он побледнеет. Но, как ни странно, по мере того как озвучиваются их реплики, его лицо приобретает уверенность. Я думаю, что на него повлияли слова Метиды: «Имей в виду, он ничего не знает, я в этом убедилась». Похоже, они его успокоили. И тут, мои криволапые селезни, до меня доходит нечто крайне важное: Раймон спокоен, потому что запись не была включена раньше . В промежутке между минутой, когда я вышел из соседней каюты, чтобы включить аппарат, и той, когда началась запись, два типчика сказали друг другу нечто главное . Они говорили о тайне. Раймон обрадовался тому, что я не записал слова, неизбежным образом их выдающие.

Запись кончается.

— Что вы об этом скажете, монсеньор Шершавая Рукавичка? — спрашиваю я.

Он трясёт головой, что не требует большого усилия, когда вас и так трясет, словно шары национальной лотереи во время розыгрыша.

— Я ничего не знаю!

Я ему улыбаюсь.

— Мне кажется, ты будешь настоящей королевой в тюрьме, Раймонда! Там тебя будут ценить. Кругом одни мужчины; мечта!

— Мне не в чем себя упрекнуть.

— Тебе, может быть, и не в чем, потому что у тебя совесть гибкая, но мне — есть в чём, Раймон. Мне — да!

Я постукиваю себя по затылку, который всё ещё чувствует боль.

— Насильственные действия против офицера полиции, мой зайчик, совсем не лучшее начало.

— Что вы такое говорите?

— Я навёл справки: ты ушёл с корриды сразу после нас. Ты нас поджидал у толстой коровы в порту, где вы и занимались своими испанскими оргиями во время предыдущих круизов. В твоём массажном кабинете я обнаружил такой миленький дипломчик в рамке, который гласил о том, что ты прошёл курс каратэ, розовая деточка. Когда я вошёл в номер вслед за красивой пидовкой с рыжим париком, ты меня выключил безукоризненно. Прими мои комплименты, работа отличная! Ты бы научил меня этому приёму, цветок зефира.

Я засучиваю рукав.

— Вот где всё осложняется, мой лоскуток, это когда малышка Метида сделала мне инъекцию болтливого сиропа, вот в этом месте… Видишь красную точку под волосами? Вы все запаниковали, заметив, что я роюсь в вашем умильном закутке и задаю каверзные вопросы. Вам нужно было узнать любой ценой, что нам известно. Так что, сыворотка of verity [108] Сыворотка правды ( англ .). — Прим. пер . , не так ли? Рискованно, но эффективно! Вы меня допросили, и я вам сказал, находясь в искусственной коме, что я ничего не знаю, и у вас поднялось настроение. Когда я очнулся, я чувствовал себя гораздо слабее, чем это было бы от самого удара. Знаешь, я не первый раз получаю плюхи, и я знаю дозы и какие бывают последствия. Я почувствовал нечто другое. Вы догадались переставить стрелки моих часов, чтобы я не узнал, сколько времени я был в отключке. В таких делах не стоит слишком увлекаться, мои куколки. Первые попавшиеся мне на глаза часы усилили мои подозрения. А ещё я должен тебе сказать, что кровоподтёк на скуле у Метиды мне показался не совсем настоящим. Он сошёл полностью с её мордашки, когда она сняла грим. И потом этот пресловутый негр… Метида, толстая содержательница борделя… Для того, чтобы отвести от тебя любые подозрения. Вы перестарались со своими выдумками, девочки! Вы плохо учились у Тантана [109] Тантан — герой знаменитых комиксов Эрже, журналист, отличающийся находчивостью. — Прим. пер . . Негр! Так сразу! Разумеется, что же ещё может быть столь непохожим на тебя в смысле примет? Мастерицы! Искусные вышивальщицы с невинными личиками! Ничего удивительного с вашей страстью к мифологии. Знаешь, что я тебе скажу, Раймон? Вы мифоманки!

Я умолкаю, оказавшись вверх ногами под столом по прихоти моря.

— Скажи мне правду, Раймон, ты же знаешь, она уже стучится в дверь, её ждут! К чему упорствовать, отпираться? Зачем оттягивать то, что уже не изменишь? В преступных сообществах вроде вашего, кто колется первым, того и ласкают, берегут. Присаживайся, тебе положен десерт.

Ослица мотает головой.

— Мне нечего сказать!

— Ну, что ж, глупышка, мой товарищ Берюрье заставит тебя говорить. Если бы ты знал, сколько свирепых горилл он сделал разговорчивыми и без сыворотки правды! Хрящами, дружок! Он любит ручную работу. Он просто мастер мордобоя.