Дарья Донцова - Рваные валенки мадам Помпадур

– Полагаешь, Иван такой мерзавец, что бросит жену и умирающую дочь? – спросила я. – Странно жить с человеком и до такой степени не доверять ему.

Доброва протянула руку к упаковке бумажных салфеток.

– Когда скончалась Галя, люди, конечно, вспомнили про предсказание. Большинство, как и ты, посчитало кончину Бутровой простым совпадением. А вот когда умерла Майя, в музее началась настоящая паника. Сотрудники отказались работать с материалом из захоронения, стали говорить о необходимости вернуть скелеты туда, откуда их взяли, похоронить с почетом вместе с предметами быта и драгоценностями. Володя Каминский быстро ушел в годовой отпуск, сказав:

– Хочу написать книгу, давно вынашиваю замысел монографии, но создать ее можно, только не посещая службу.

Все поняли, что он испугался и попросту на время сбежал. Только ведь, покинув музей, Каминский не сохранил себе жизнь. Проклятие сработало. Я следующая! Уходи, пожалуйста. Благодарю тебя за сочувствие и желание помочь, но более на эту тему говорить не желаю. После похорон Володи отсюда многие ушли! Даже американцы испугались.

Я решила до конца раскопать всю историю:

– С какого боку здесь штатники?

Доброва с грустью взглянула на меня:

– Алексей Николаевич замечательный ученый, но в России ему платят копейки. Бутрову приходится заниматься преподавательской работой, бегать между музеем и институтом, чтобы иметь возможность содержать семью. А в США такие специалисты не нуждаются, там ценят научные кадры. В день, когда профессор нашел на раскопках первый ценный экземпляр, он написал статью и разместил ее на специальном сайте. Потом он регулярно сообщал о результатах работы, выкладывал фото. В эпоху Интернета ты больше не зависишь от медленно разворачивающейся телеги печатных научных журналов, можешь сразу представить коллегам самое интересное. Примерно через неделю к Бутрову обратились из крупного американского университета. В случае успешного завершения экспедиции владельцы учебного заведения предлагали Алексею Николаевичу место декана факультета археологии. Оформление визы, подписание договоров – все должно было занять не один месяц, но ставка освобождалась лишь через год, у Бутрова было достаточно времени на формальности. Профессор недолго думал, сразу согласился отправиться в США и в сентябре хотел начать хлопоты. Но американцы затаились. Алексей Николаевич подождал до ноября и спросил: «Ваше предложение остается в силе?»

Бутров хотел уехать из страны. В России его ничто не держало, Алексей Николаевич надеялся, что новая жизнь отвлечет его от воспоминаний о жене.

Ответ пришел в начале следующего года. Ректор университета в самых сладких выражениях приносил свои извинения. Прежний декан передумал подавать в отставку. Покинуть рабочее место он хотел в связи с болезнью, но совершенно неожиданно выздоровел. Короче говоря, «простите великодушно, как только кресло освободится, оно непременно станет вашим, но я не могу точно сообщить никаких сроков. Вероятно, через пять, может, семь лет». Зато в феврале один из преподавателей того самого американского университета весьма неодобрительно высказался в своем блоге о членах совета, назвав их «средневековыми тупицами, поверившими в байки о «проклятии Татьяны и Ольги». Они уговорили больного старика-декана не покидать свой пост и перекрыли дорогу талантливому русскому ученому, которому предстояло стать украшением учебного заведения».

– Если уж образованные люди, отлично разбирающиеся в археологии, поступили таким образом, чего ждать от Вани? – горько сказала Люба. – Нет, мой муж не в курсе. Мы с ним придерживаемся правила – не приносить рабочие проблемы в семью. Ни он, ни я не хотим портить отношения, никаких бесед о служебных трудностях, без них тем для общения много. Мне осталось жить пару месяцев. Не хочу умирать в одиночестве. К Володе Каминскому не пришли проститься ни бывшая жена, ни теща. Даже когда он умер, многие боялись заразиться. Никто не знает, что это за напасть – «желудочная волчица».

Я выпрямилась:

– Болезнь может передаваться от человека к человеку?

– Неизвестно, – заявила Люба.

– Ты ездишь к Наде в больницу? – не отставала я.

– Постоянно, – заверила Доброва, – мы с Ваней стараемся не оставлять Надюшу в одиночестве.

Я внимательно посмотрела на собеседницу.

– Поправь меня, если я ошибаюсь. Ты полагаешь, что инфицирована неизлечимой, неизученной, смертельной хворью, поэтому отказываешься сдавать кровь на анализ, ведь все равно Наде нельзя пересадить костный мозг. Если врачи выяснят правду про «желудочную волчицу» и сообщат ее Ивану Сергеевичу, то он, испугавшись заразы, мигом удерет из семьи. Бывшие родственники Каминского опасались его даже мертвого, и по этой же причине американские ученые не захотели связываться с профессором Бутровым. Вполне понятная позиция обывателей. То есть «желудочная волчица», возможно, заразна?

Люба судорожно стиснула руками колени:

– Да, да, да. Наверное, это звучит ужасно, но я великолепно понимаю: мой костный мозг никак не послужит дочери. А умирать в одиночестве очень-очень страшно. Наде сейчас дают экспериментальное лекарство, она поправится! Непременно.

– Знаешь, что самое странное в твоем рассказе? – тихо произнесла я. – Ты уверена, что «желудочная волчица» – инфекция, и тем не менее регулярно посещаешь девочку, которой может стать хуже даже от обычного насморка. Почему ты не боишься за дочь?

Доброва вскочила, потом села и указала рукой на дверь:

– Уходи.

Я поняла, что перегнула палку, и попыталась дать задний ход:

– Любаша, мы были лучшими подругами, разреши тебе помочь! Одна ты не справишься с тяжелым грузом.

– Убирайся, – процедила археолог.

– Я докажу, что старик лгун, – упорствовала я, – ты сдашь костный мозг и…

Доброва вскочила, в два шага очутилась у двери, распахнула ее и заявила:

– Вон! К чертовой матери! Сто лет не общались, и не надо. Кто тебя сюда звал? Мне не нужны старые друзья, школьные отношения – ерунда! Нас давно ничто не связывает! Или ты выметаешься отсюда, или я нажимаю тревожную кнопку и сообщаю охранникам, что совершена попытка ограбления экспозиции.

– Люба! – воскликнула я. – Ты не права!

– Катись колбаской по Малой Спасской, – вспомнила детскую дразнилку Доброва, – исчезни из моей жизни и не вздумай снова появиться.

Делать нечего, пришлось покинуть кабинет. Я миновала старушку-гардеробщицу, на пару секунд задержалась, чтобы поскрести ногтями правую ногу, потом левую, вновь правую. Еще Козьма Прутков утверждал, что нельзя перестать чесать там, где чешется. Я с огромным трудом оторвалась от увлекательного занятия, вышла на улицу и позвонила Димону.