Дарья Донцова - Гадюка в сиропе

– И кухню не взял, и ковер, – продолжала сообщать Алла Марковна.

– Нет ли у вас случайно фотографии Люды? – поинтересовалась я.

– Откуда? – изумилась Лимонова. – Зачем бы мне с этой пьянчужкой сниматься?

– Жаль…

– Хотя погодите!

Она ушла в комнату и через несколько минут вернулась, неся в руках большой альбом.

– Вот здесь все школьные фотографии моего сына. Гляньте, первый класс. Тогда у входа мы снялись на память, дети и родители. Люда еще не пила как сапожник и более или менее нормально выглядела. Вот я и Сережа.

Ее палец с неаккуратно обломанным ногтем ткнул в изображение приятной дамы, держащей за руку худенького мальчика.

– А это Люда и Андрей.

Ушастенький, тощенький мальчуган, совершенно непохожий на нашего высокого, накачанного соседа, стоял возле толстоватой тетки с робким, каким-то заискивающим выражением на лице. Люда походила на куклу – мелко-мелко завитые кудряшки, круглые, густо намазанные глаза, губы бантиком. Очевидно, сентябрь в том году выдался жаркий, потому что на ней был сарафан и крупные, скорей всего пластмассовые бусы.

Дело было за малым: узнать, та ли это Люда. И если она и впрямь родила от Степана, вырисовывается интересная картина. Примерно такая. Андрей откуда-то узнает, что Кондрат пишет роман о его умершем отце, очень болезненно воспринимает этот факт и… убивает писателя. Да, версия хромает на обе ноги, и к тому же она еще горбатая, слепая и лысая, просто уродка, а не версия. Но, честно говоря, мне просто хочется узнать хоть какие-нибудь сведения об Андрее, мы спокойно впускаем парня в дом, Лиза проводит с ним много времени…

– Можете дать мне на некоторое время этот снимок? – спросила я.

Алла Марковна поджала губы.

– Только очень ненадолго, сами понимаете, другого такого нет, если точно обещаете вернуть…

– Привезу назад через пару часов.

– Берите.

Лимонова вытащила фото из альбома, завернула его в газету и протянула мне. Схватив сверток, я выскочила на улицу и полетела на «Киевскую».

Но дверь Раисы Андреевны оказалась запертой, на ней была наклеена узкая белая бумажная полоска с печатями. Я разинула рот. Ну что тут могло случиться?

Но не успела я предпринять какие-то действия, как дверь соседней квартиры распахнулась, и оттуда выглянула растрепанная тетка в засаленном байковом халате.

– Вы к Раисе Андреевне?

– Да.

– Зачем?

– Хочу поговорить об уроках английского языка для дочери.

Баба внимательно оглядела меня с ног до головы и брякнула:

– Ну, придется искать другую учительницу.

– Почему?

– Раиса умерла.

– Как умерла? – попятилась я к окну. – Мы на днях разговаривали!

– Ночью вчера скончалась, – пояснила соседка, выходя на лестничную клетку.

Из открытой двери ее квартиры повеяло запахом полироли и стирки.

– Откуда вы знаете, что ночью? – полюбопытствовала я, продолжая сжимать в руке теперь абсолютно бесполезный сверток с фотографией.

– У Раисы сердце было больное, – пояснила женщина, – ее спальня прилегает к моей, у нас кровати даже рядом стоят, через стенку. Вот мы и договорились, если Рае худо станет, она постучит, я и прибегу. Она и ключи оставила для такого случая, очень уж боялась умереть, а потом лежать в одиночестве, непогребенной.

Нынешней ночью соседка услышала слабый стук и поспешила на зов. Раиса Андреевна лежала в постели и выглядела плохо. Наверное, ей стало худо еще вечером, потому что кровать была неразобрана, учительница рухнула прямо поверх цветастого покрывала и не сняла платье и тапочки.

– Раечка! – закричала соседка и бросилась к ней. – Что случилось? Где болит?

Но Раиса Андреевна оставалась неподвижной, глаза ее как-то странно смотрели из-под полуопущенных век, а из скривившегося рта доносилось мычание.

Насмерть перепуганная соседка вызвала «Скорую», но, как назло, «Скорая» все не ехала и не ехала. А больная беспокоилась, явно пытаясь что-то сказать. Наконец соседка сообразила и подсунула ей листок бумаги. С неимоверным усилием, левой рукой, та накорябала непонятные буквы – ghos… Закончить слово почему-то на английском языке она не успела, приехала «Скорая». Но врачи не сумели ей помочь, началась агония, и Раиса Андреевна скончалась, как сказали доктора, от обширного инсульта.

– И больше ничего? – тихо поинтересовалась я.

Соседка пожала плечами:

– Ничего. Вот ведь болезнь жуткая, только что была здорова, работала, к ней ученики весь день ходили, с четырех и до позднего вечера, прямо косяком, взрослые, дети. Она отлично зарабатывала. Последний около одиннадцати вечера забегал, так же, как и вы, о занятиях договариваться.

– Откуда вы знаете?

– Так я слышала. У нее звонок сильный, в нашей квартире отдается. Я в «глазок» глянула – стоит мужчина в шляпе и пальто. Рая дверь открыла и впустила его. Ну а где-то через час он ушел, сказал так громко:

– До свиданья, Раиса Андреевна, до понедельника.

– А она?

– Ну тоже вроде того что-то пробормотала.

Я тяжело вздохнула и пустилась в обратный путь. Просто фатальное невезение, какой-то рок преследует всех, кто мне нужен. Инсульт! Страшная болезнь. Раисе Андреевне еще повезло. Ну кто, скажите, стал бы ухаживать за чужой парализованной старухой, не имеющей родственников? Сами знаете, какие у нас условия в больницах для хроников.

С грустными мыслями я вернулась на Новохерсонскую и отдала Алле Марковне фото. Та взяла снимок и спросила:

– Про отца Андрея вы зачем спрашивали?

– Нужен он нам.

– После вашего ухода я принялась альбомы смотреть, – сказала Лимонова. – И припомнила-таки!

– Что?

– А вот, глядите. – И она сунула мне в руки еще одну черно-белую карточку. – Это 1977 год, там дата, на обороте, 22 апреля.

– Ну, – поторопила я, – и что же?

– А то, – радостно объявила Алла Марковна, – день коммунистического субботника, все вышли двор убирать, а Митрохин из семнадцатой квартиры карточек нащелкал, потом раздавал, фотолюбитель.

Я терпеливо ждала, пока болтунья подберется к цели рассказа.

– Это Люда, – сообщила Лимонова, – с коляской, внутри Андрюша сидит, да его плохо видно, с граблями ее мать, с метлой я, а вот, видите, двое мужчин с носилками?

Я кивнула.

– Слева – мой муж, а справа – отец Андрюши. Он тогда в очередной раз пришел, ну его к делу и пристроили. Молодой такой парень, вот только, как звать, не припоминаю. Простое имя…

– Костя, – прошептала я, уставясь на снимок, – его звали Константин.

– Правильно! – обрадовалась Лимонова и затарахтела дальше: – Кустарники сажали, а детскую площадку…

Но я не слушала ее, пытаясь справиться с обалдением. Было отчего потерять разум! С отлично сохранившегося снимка мне улыбался молодой, кудрявый и, кажется, абсолютно счастливый… Кондрат Разумов.