Виктор Точинов - Револьвер системы «Наган» № 47816

— А теперь помолчите, — без обиняков прервал худрука Вася. — Мне надо оформить ваши показания протоколом.

Пока «вечное перо» бойко бегало по бланку протокола, Нахмансон вел себя неспокойно. Ерзал на стуле, не знал, куда деть руки, и мимикой изображал какие-то сомнения и терзания. Наконец не выдержал и сказал:

— Знаете, мне не раз приходила на репетициях мысль… глупая, конечно, невозможная… но мне постоянно казалось, что Георгий не гримируется стариком. Что он при нашей первой встрече каким-то образом загримировался под молодого человека.

Разумеется, Вася не стал вносить в протокол эту глупую и невозможную худруковскую мысль.

Когда он вышел из клуба, старичка-расклейщика возле тумбы не было. Остался лишь наклеенный им поверх афиши плакат: женщина с суровым лицом призывно поднимала руку и вставал за ее спиной лес штыков — красных, словно бы уже обагренных кровью.

К даче сестер Александровых он опоздал почти на двадцать минут против условленного срока, но все равно пришлось дожидаться Яновского.

Наконец подкатила «эмка». Капитан распахнул дверцу, сделал приглашающий жест. Судя по лицу, пребывал он в глубокой задумчивости. Вася коротко доложил о походе в клуб, а про сведения, добытые старшим коллегой на заводе, ничего не спросил. Посчитает нужным сообщить — расскажет сам, а вопросы задавать бесполезно.

Яновский отмалчиваться не стал.

— Командировочного удостоверение Гараева-старшего в заводоуправлении нет. И командировочного предписания нет. И вообще ни единой бумажки нет, свидетельствующей, что он действительно прибыл сюда в командировку по обмену опытом. Зато имеется приказ от шестнадцатого мая о приеме на временную работу…

— Да как же они на оборонный завод не пойми кого приняли? — изумился Вася. — Надо задерживать. Это в лучшем случае преступная халатность, а в худшем…

— Некого задерживать. Замдиректора по кадрам, поговоривший с Гараевым и подписавший приказ, через неделю погиб. Любопытное совпадение, а?

— Да уж…

— А погиб еще любопытнее. Пошел в лес набрать сморчков — и был задран волком. Представь?

— Ну… вообще-то, случается…

Вася в детские годы каждое лето проводил в деревне у деда, в глухом углу Новгородчины, а там и не такое случалось.

— Случается, — согласился Яновский. — Да только не в сотне верст от Москвы, здесь последних волков еще в прошлом веке перебили.

— Собака? Та самая алабайка? — осторожно предположил Вася.

— Возможно… Когда отыщем их, можно будет, конечно, эксгумировать тело и сравнить укусы с зубами псины. Да только какой смысл? То дело закрыто, пристрелить собаку — и конец истории. Ты посмотри лучше, какая автобиография подшита в личном деле Гараева. Крайне любопытственный документик.

Вася открыл протянутую ему тоненькую папку личного дела. Документов там имелось всего три: анкета (отчего-то без фотографии), копия приказа о приеме на работу и та самая автобиография. Сержант смотрел недоуменно на страницу, покрытую какими-то тарабарскими закорючками, затем перевернул, но оборот оказался чистым. Снова осмотрел текст, не понимая, шифр перед ним или результат розыгрыша Гараева, пошутившего над отделом кадров. Сколько ни рассматривал, но никакого смысла в знаках, начертанных синим карандашом, не обнаружил. Лишь сообразил, что три кружка, сгруппированные в треугольник внизу страницы, очевидно, заменяют подпись.

Яновский с любопытством понаблюдал за Васиными штудиями и сообщил:

— Делопроизводительница, подшивавшая листок в дело, клянется и божится, что буквы были вполне русские и начиналась биография стандартно: я, имярек, такого-то года рождения, — а дальше она не вчитывалась. Не врет, мне кажется.

— Ну и что это значит?

— Что это значит, разузнаешь ты, Василий. Завтра, сразу с утра, не заходя на службу, отправишься к профессору Витману на Пречистенку. Я позвонил ему из заводоуправления, договорился.

— Каких наук этот профессор? Специалист по шифрам?

— Нет, востоковед. Переводчик с арабского, с уйгурского и прочая, и прочая… Если уж он не разберет эту филькину грамоту, то и никто другой ничего не поймет… А сейчас пошли, попробуем вновь пообщаться с младшей сестрой. Хотелось бы все же узнать подробности аварии.

Вася появился в их общем кабинете поздним утром, но Яновского там не было. Подошел капитан лишь несколько минут спустя, вернувшись, как выяснилось, с закрытой информации для сотрудников.

— Минск, оказывается, сдали еще неделю назад, — сообщил он с каменным лицом.

— Вот как… — только и произнес Вася и с нехорошим чувством посмотрел на стену, на черную тарелку репродуктора.

В сводках, передаваемых по радио, о сдаче Минска ни слова не сказали. Просто с какого-то момента перестали упоминать название города, словно и нет на свете столицы Советской Белоруссии, и никогда не было.

— Что узнал у Витмана? Разобрался профессор?

— Разобрался… Вот оригинал. Вот перевод. Язык автобиографии…

Вася запнулся, сообразив, что успел позабыть название языка. Достал из кармана небольшую бумажку с пометками, сделанными для себя со слов профессора, и дальше докладывал, поглядывая в нее:

— Язык чагатайский, алфавит использован арабский в скорописном варианте. Писал человек грамотный, практически не допускающий ошибок.

— Понятно… И что ж тут написал наш грамотей… я, Тимур Гурган-гарай… пастырем над народами… Что за ахинея?

— Гурган — это такой титул, — пояснил Вася, сверившись со своей бумажкой. — Обозначает родство по жене с ханами династии Чингизидов.

— Гурган-гарай… Георгий Гараев… хм-м-м-м…

Яновский продолжил чтение перевода, воздерживаясь от дальнейших комментариев, а Вася вспомнил беседу с Витманом. Профессор, едва переведя первые строки, решил, что листок с автобиографией привезен из Узбекистана, причем конкретно из Самарканда. Пробасил удивленно:

— Неужели у Кара-Ниязова не нашлось своих переводчиков?

Дроздов ничего не понял, начал расспрашивать и узнал: с мая в Самарканде проводятся раскопки в мавзолее Гур-Эмир, усыпальнице тамошних средневековых властителей. И двадцать первого июня вскрыли саркофаг самого знаменитого из них, завоевавшего чуть ли не весь мусульманский мир, — Тамерлана, известного также как Аксак-Темир и как Тимур. Скелет завоевателя находился в относительно приличном состоянии, и, наверное, сделанные в ходе раскопок находки могли получить достаточно широкое освещение в прессе. Но не получили. На следующий день, двадцать второго июня, люди искали в газетах совсем иные новости… И крохотная, на два абзаца, заметочка в «Известиях» осталась почти никем не замеченной.