Максим Кантор - Чайник Рассела и бритва Оккама [сетевая публикация]

В последние годы я растерялся: говорю с коммунистом, а он не коммунист. Говорю с социалистом, а он не социалист. Вранье — и есть наша правда.

Врут философы — потому что они не философы, и никаких идей у них нет. Они даже не аккуратные историки философии, потому что они идут на любые махинации ради своей диссертации. Врут оппозиционеры, потому что у них нет никаких оппозиционных идей — они точно так же пользуются привилегиями подлой власти и вовсе не хотят ни равенства, ни справедливого распределения. Врут социалисты — потому что они скорее застрелятся, чем будут помогать клошару, они просто хотят переиграть в дебатах капиталиста. Врут марксисты — потому что не хотят объединения тружеников, а желают присвоить капиталы собственников. Врут националисты — потому что никто из них не хочет остаться наедине с убогим сельским хозяйством своей страны, а хочет присвоить продукт страны чужой. Врут левые — потому что они давно объединились с правыми. Вы заметили эту феноменальную особенность нашего времени — национал-социализм. Некоторые называют этот союз «национал-большевизмом». Странно, да? Одновременно и за равенство, и за превосходство одной нации над другой. Это же нонсенс, дикость! Но нет, это и есть правда. Позовите Оккама, отрежьте бритвой национализм от социализма. Но не получается! И самым оглушительным враньем стало то, что нет уже разницы между преступниками и сторонниками порядка, поскольку общий порядок — и есть самое вопиющее преступление. Вы хотите от полицейского, чтобы он установил справедливость. Но если нет справедливости в принципе, что именно вы хотите защитить?

— А почему вы обращаетесь ко мне, господин комиссар? — тонким голосом крикнул Розенталь. — Я здесь единственный, кто не солгал!

— Вот об этом вам уже расскажет Холмс, совсем не я. Шерлок, вы ведь уже здесь? Вы слушаете нас?

— И давно, Мегре.

Холмс, как всегда, говорил негромко.

— И мне есть что добавить.

— Мы с комиссаром шли разными путями, но пришли к схожим выводам, — сказал Холмс. — Впрочем, не стану отрицать: нахожусь под влиянием французского коллеги. Придерживаюсь собственных методов, Мегре, однако продолжаю обдумывать вашу мысль. Помните, вы сказали, что все причины возникают одновременно? И привели любопытный пример с катастрофой Европы в 18-м году. Мы редко думаем системно, сознаюсь. Я сам, хоть и называю свой метод дедуктивным, дедукцию частенько строю на кропотливой индукции. Но мне не стыдно учиться — только глупцы стыдятся сидеть за партой до старости! — и вот, вы показали мне пример, когда дедукция не работает. Как прикажете анализировать беду 18-го года? Революция, война и испанская инфлюэнца — тут Оккам растерялся бы: что именно есть причина общей катастрофы. А люди гибнут, вот это однозначно. Но что именно лечить, с чего начать? Мне было важно это услышать. Обычно детектив и номиналист ищут одну причину, а прочее убирают как несущественное. Но ваш пример и мой опыт говорят, что причин у события много, даже если суть событий — одна. Суть убийства в том, что живого человека умертвили, суть войны — в массовом убийстве. Но сколько же причин?

Вместе с Холмсом в зал вошли Сильвио Маркони с расцарапанным лицом, рабочий Том Трумп, державший в руках деревянные обломки, в коих сведущие люди признали части кресла.

— Сперва я на диване сидел, — растерянно говорил специалист по Данте, — а потом разволновался, вскочил. Упал на кресло, и вот… Сотрясение мозга, не иначе…

— Не виноват я, — причитал честный Том, — без клея разве склеишь?

— Прецедент несомненно имеется, Том, — сказал Холмс, — до профессора Маркони точно так же пострадал и профессор Розенталь. Но не все можно объяснить прецедентом. Беда нашей юриспруденции в том, что закон находится в плену номинализма — в плену у правила прецедента. В точности как история, которая находится в плену фактографии. И вот судьи ищут формально похожий случай. А историки располагают факты, хотя метод расположения фактов не относится к фактографии.

Шерлок Холмс отвесил поклон ученым; к числу неприятных манер детектива с Бейкер-стрит относился этакий преувеличенно церемонный поклон, хорошо известный Лестрейду. Именно так Холмс кланялся королю Богемии в том памятном деле с фотографией Ирен Адлер. Поклон этот мог, разумеется, быть истолкован как знак вежливости, но презрения в нем было значительно больше.

— Мы здесь имеем дело с феноменами и ноуменами, с позитивистами и платониками, — сведения по натуральной истории не входят в сферу интересов собравшихся. Не так ли? Вероятно, я — единственный, кто обратил внимание на то, что имя Анна Малокарис есть не что иное, как название хищника Кембрийского периода.

О, животное аномалокарис относится к самому началу палеозоя, пятьсот сорок миллионов лет назад, отнюдь не эпоха Филиппа Красивого… — новый поклон в сторону собрания. — Аномалокарис — гигантский ортопод, к этому отряду принадлежат сороконожки. В течение долгого времени аномалокариса ученые принимали сразу за два разных существа: находили то один фрагмент останков океанского персонажа, то другой. То считали гигантской креветкой, то предком китовых. Лишь недавно поняли, что два неизвестных субъекта — одно целое; поняли, кто это такой. Теперь установлено, что это крупнейший хищник кембрийского периода; своего рода Юпитер среди прочей фауны кембрия. Какая элегантная мысль: внедрить персонаж кембрия — в Оксфорд! Не находите?

Анна Малокарис сделала широкий шаг по направлению к двери, но инспектор Лестрейд цепкой рукой удержал даму. Лестрейд был человеком апатичным и немногословным, но когда охота приближалась к стадии травли зверя, в инспекторе пробуждался темперамент отнюдь не британский, но свойственный скорее колониальным владениям империи. Движение полицейского было стремительным, хватка железной. Тем примечательнее, что Анна Малокарис стряхнула с локтя руку инспектора одним, сугубо тренированным движением. Инспектор ахнул, потирая ушибленную руку. На помощь Лестрейду пришел Мегре.

— Ну, что вы право, — добродушно сказал комиссар. — Что уж теперь. Ну, сами посудите.

Холмс между тем продолжал:

— Кодовое имя Юпитер и роль агента Юпитера в мире Оксфорда соответствуют положению аномалокариса в мире кембрия. Скрытый, но бесспорный владыка ситуации. Загадочное двуполое существо, находящееся под покровительством философов-позитивистов — это не гипотеза, тут и доказывать не надо, что чайник летает, вот в чем штука! Помните, я говорил, что в колледже заговор? А мне рассказали про «правило чайника». Скажу откровенно, этот убогий силлогизм не стоит брать в расчет. Рассуждение Рассела не выдерживает критики, поскольку самой вопиющей конспирологией является та гипотеза, что предположение о наличии заговора имеет отношение к летающим чайникам. Как связан чайник с тем, что в колледже Святого Христофора — заговор? Какой именно чайник надо найти в случае массовой гибели людей в 18-м году? Большевиков ли искать, вирус ли испанки, или винить разлад в королевских семействах? А все эти явления связаны, господа, но, чтобы понять происходящее, не следует отказываться ни от одной из версий! Понимаете? Заговор — это сплетение всех обстоятельств. Заговор — это и есть история. Стоит сказать, что во всем, что случилось в 18-м году, виноват Ленин, и мы оскорбим Вильгельма, Ллойд Джорджа, Клемансо и огромную армию вирусологов. Но уместный вопрос: какие именно факты выбрать? Их много! Вот, господа позитивисты, случай проявить умение: попробуйте узнать, что именно внутри летающего по орбите чайника — чай или кофе? Искатели истины, придерживающиеся теории летающего чайника и волшебной бритвы! Умеете ли вы, например, произвести эксперимент с фактической стороной вопроса — и отличить мужчину от женщины. Вы, профессор Берримор, любовник данной дамы и отец ее ребенка — вы насколько твердо знаете пол своего партнера?