Максим Кантор - Чайник Рассела и бритва Оккама [сетевая публикация]

Майор Кингстон продолжал, прерывая речь, чтобы бросить яростные взгляды то на одного, то на другого.

— Продолжаю. Вот что идет дальше. «Освободитель! ближе он шагает и ближе мой час!» — у кого-нибудь есть сомнения в том, что имеется в виду Гитлер?

— Полагаю, мы, подданные короля Георга, можем решить, что речь идет об английской короне, — заметила дама Камилла.

— Но написано по-немецки, Камилла! И не об английской короне! Далее: «от вентиляции Придет скорбный вестник моей ночи» — что может быть яснее? Сэр Уильям задохнулся в дымоходе. Кажется, здесь все просто.

— Не преувеличивайте, майор, — подал голос философ, — Geklufte следует понимать как «ветер» или, если угодно, «эфир».

— Я понимаю написанное так, как диктуют обстоятельства. Заканчивается записка выразительно: «Ветер, дующий вечером, ко мне! Это желанный сигнал. Все будет! План созрел!»

— Майор, тут не написано «желанный сигнал», но сказано «любовный вестник». И нет слов «план созрел», сказано просто «созрел».

— Каждый переводит так, как ему удобнее, — многозначительно сказал майор, — вижу, вам, профессор, желательно видеть в этом документе любовную записку. Приму к сведению.

Холмс раскурил трубку, затем передал табак Мегре и, выпуская клубы дыма, заговорил в своей обычной, медленной, нравоучительной манере:

— Итак, подведем предварительные итоги. Коллега, прошу простить, что беру слово первым, — это было сказано для Мегре, — я выскажу соображения, но, разумеется, жду и вашего слова. В условиях задачи: смерть профессора в стенах университета, записка, написанная по-немецки и вероятный германский шпион. Приступим. Это дело на три трубки. Передала мне записку дама сорока двух лет, если правильно определил ее возраст. Впрочем, не сомневаюсь в своей правоте. Приложены старания, чтобы выглядеть несколько моложе; возможно, вы читали мою небольшую монографию на тему отечественной парфюмерной продукции… Избыток пудры, неудачно подобранная помада… Да, Анне Малокарис именно сорок два года. Это ведь была она — в черном платке и с ярко-красными губами?

Дама Камилла кивнула. Холмс продолжал.

— Малокарис передала мне записку с тем, чтобы я положил листок рядом с покойником. Гречанка ли она? Вот первый вопрос, который я себе задал. Стих Гёльдерлина в качестве мемориала — пожалуй, уместнее для жительницы Вюртемберга.

— Юпитер — опытный агент, — задумчиво произнесла дама Камилла. — Мне трудно представить, что шпион стал бы так рисковать.

— Риск представляется еще более вопиющим, если взглянуть на то, сколько бед убийца натворил. Юпитер, если это был он, проявил излишнее усердие: перерезал жертве горло, облил кипятком, втиснул тело в дымоход, что могло привести к удушению. Помимо того, вскрытие показало наличие яда индийской кобры и обширный инфаркт. Поистине, дьявольское усердие!

— Дело рук ревнивой женщины, — воскликнула дама Камилла, — да, именно так!

— У Анны Малокарис нет алиби, — заметил Лестрейд. — Заходила в кабинет к покойному незадолго до предполагаемого времени смерти. Была, как понимаю, последней, кто видел сэра Уильяма. Убийство из ревности еще никто не отменял. Записка может быть своего рода романтическим прощанием, данью былым чувствам. Знаете этих греков. Всякие там дзадзики, сувляки, стишки разные.

— Особенно у прусских греков это принято, — ввернул Холмс. — Но Анна Малокарис не похожа на германского агента.

— Холмс, иностранцы все заодно. Время такое, что они объединились против Британской империи. Кстати, неплохо бы нам обозначить мотивы преступления, уважаемые коллеги по группе.

— Лестрейд недалек от истины, — сказал майор Кингстон. — Проблема именно в иностранцах. Философ сэр Уильям Рассел был нашим информатором. Писал докладные о настроениях в колледже. Мог вычислить и Юпитера. Агент абвера нанес упреждающий удар.

Мегре, также набивший трубку, раскурил ее и принялся делать пометки в блокноте.

— Сэр Уильям был принципиален, — сказал Хьюго Берримор, — многие соискатели поста в колледже испытывали трудности. Я видел нашего общего друга Эндрю Вытоптова на черной лестнице тем вечером. Отправился на поиски электрика: перегорел свет в кабинете; в помещении для прислуги встретил Эндрю. Помню свое удивление — что может делать наш ненавистник пролетариата в комнатах рабочих? Мы еще посмеялись по этому поводу. Замечу, что до кабинета убитого оттуда два шага через заднюю дверь коридора.

— Любопытно, — спросил французский комиссар, — отчего полковник НКВД, выпускник колледжа, подозрений не вызывает? Или включим в круг подозреваемых и его? Я слышал, что русский приехал в день убийства, утром. Время у него было.

— Сэр Уильям, — дама Камилла настаивала на своей версии, — удерживал вокруг себя множество дам. Аспирантки, коллеги, студентки. В этом сказывался его азарт охотника.

— Боюсь, ни НКВД, ни абвер, ни кафедра философии не могут натворить столько бед, сколько совершит оскорбленная женщина. По характеру своей должности замечаю многое. Что вы думаете, Кингстон, о супруге Сильвио Маркони? Итальянская красавица, — и снисходительная улыбка тронула губы дамы Камиллы.

Майор Кингстон ахнул и схватился за голову.

— Я же видел Лауру во дворе колледжа тем вечером! Заметила меня и спряталась за угол. Почему спряталась?

— Она сама или ее ревнивый супруг; вполне вероятный вариант. Эти смазливые женщины, вообразив себя неотразимыми… Кстати, Сильвио — философ, которому сэр Уильям мешал продвинуться в карьере.

— Итак, — подытожил Холмс, — имеются пять поводов для преступления и пять способов убийства. Вопрос к каждому, — Холмс выдержал паузу, — какой именно способ выбрал бы тот, кого вы наметили в подозреваемые?

Вместо ответа философ-позитивист обратился к рабочей группе с громким заявлением:

— Зачем множить сущности?

Реплику не понял никто, и философ уточнил:

— Поскольку погиб философ, считаю своим долгом предложить философское толкование случившегося. Покойный сэр Уильям меня бы поддержал: логика прежде всего. Наш великий учитель, отец номинализма Уильям Оккам, предложил великий принцип, его называют «принцип бережливости», или lex parsimoniae. Понимаете?

Мегре пыхнул трубкой:

— Выскажитесь яснее, профессор, имейте снисхождение к полицейскому.

Профессор Бэрримор, привыкший беседовать со студентами, охотно объяснил:

— Этот принцип называют еще «Бритва Оккама», потому что Оккам отсекал лишнее от рассуждения. Видите ли, во всяком тезисе надо вычленить главное. И избавиться от второстепенного. Оккам говорил так: «Что может быть сделано на основе меньшего числа предположений, не следует делать, исходя из большего». Надеюсь, теперь понятно? У нас слишком много причин смерти! Его либо зарезали, либо обварили, либо задушили в дымоходе. Но не все одновременно! Причина смерти может быть только одна. А тут еще и новая версия отравления. И еще инфаркт. Как это все сочетается? Не умножайте сущности! Верно что-либо одно. Это и следует искать. Помните слова Оккама: «Многообразие не следует предполагать без необходимости».