Наталья Александрова - Рагу из любимого дядюшки

— Это бабушки моей, Софьи Алексеевны, знакомая. Только она умерла, наверное, давно уже. Бабушка мне в завещании велела могилку ее навестить, — придумала я на ходу, — а где она, не написала.

— Да зачем тебе, — протянула санитарка, — чужие могилы навещать?..

Снова мне показалось, что в глазах тети Дуни мелькнуло подозрение. А может, просто тетка сильно интересуется чужими делами, своих-то интересов у нее, почитай, нету..:

Тут я вкратце рассказала про свое посещение нотариуса, не упоминая про царивший у него в конторе беспорядок.

— Уж не знаю зачем, а только надо, — твердо закончила я рассказ, — бабушка Софья в письме прощальном велела. И еще просила на сорок дней заказать поминальную службу.

— Это хорошо, это правильно! — оживилась тетя Дуня. — Это мы непременно сделаем по самому что ни на есть высшему разряду… Так умерла, говоришь, Аксинья Прохоровна… Так это, верно, баба Ксеня, она уж лет пять тому померла. Могилку, говоришь, навестить? Это дело хорошее, богоугодное, я тебя туда провожу…

В Парголове расположены два кладбища. Одно из них — огромное Северное, на котором хоронят горожан, жителей северных районов Санкт-Петербурга. К нему идут специальные маршрутки, к нему протоптана широкая народная тропа от автобусного кольца, туда ведет асфальтовая дорога от железнодорожной станции, и по этой дороге непрерывным потоком идут горожане на свидание со своими усопшими родственниками. Возле ворот всегда толчется народ, предприимчивые бабки торгуют цветами и еловыми ветками. На самом кладбище тянутся бесконечными рядами одинаковые могилы последнего времени.

Совсем иначе выглядит так называемое Старое кладбище, на котором хоронят только коренных жителей самого поселка. Оно маленькое, полузаброшенное, хотя к нему тоже тянутся время от времени одинокие старухи с букетиками полевых или садовых цветов.

Сюда и привела меня тетя Дуня.

Возле ржавых ворот, сразу за оградой, притулилась маленькая деревянная церковка, давно уже нуждающаяся в ремонте. Блекло-голубая краска, которой кладбищенская церковь когда-то была выкрашена, облезла от дождей и снегопадов, и стены храма казались почти белыми, как выцветшие от старости и невзгод глаза деревенской старухи. На покосившемся куполе сидела стая непременных галок, и какая-то сгорбленная бабка, стоявшая на паперти, закутанная до самых глаз черным платком, с интересом проводила нас взглядом.

— Тут должна быть ее могилка, бабы Ксени, — озабоченно проговорила тетя Дуня, оглядываясь по сторонам, — от церкви-то совсем близехонько… самую малость пройти… помню ведь, возле Вовки Карнаухова, который под трактор попал… как же я забыла-то… никак отсюда нужно повернуть налево…

Мы шли между ржавых, давно не крашенных оградок, которыми обнесены были заснеженные холмики могил с торчащими из них простыми крестами — где деревянными, где чугунными, где бетонными, с именами и выцветшими фотографиями усопших.

Тетя Дуня еще раз свернула налево и сказала:

— Ну вот, теперь уж точно пришли. Вот она, Вовкина-то могилка, а баба Ксеня — аккурат за ней… Да только что же это такое… батюшки-светы!

Было от чего прийти в изумление, потому что могила бабы Ксени была полностью разворочена. Простой металлический крест, покрашенный когда-то давно серебряной краской, валялся на земле. Сам могильный холм был разрыт, насколько это позволял замерзший грунт. Поодаль лежали старый ржавый лом, которым, надо полагать, действовали как рычагом, чтобы свалить крест, и рваная рабочая рукавица. Вывороченная земля была совсем свежая, не успела даже как следует промерзнуть. Тетя Дуня принялась охать и ахать и возмущаться поведением неизвестных злодеев.

— Ой, да что же это, да как же? Кому понадобилось такое сотворить?

— То-то и оно! — послышался голос, это давешняя старуха-нищенка притащилась от церкви за нами в надежде на подаяние. — То-то и оно, что безобразие! — продолжала она. — Пришли ночью, могилку разрыли, до гроба, правда, не докопались, спугнул, видно, их кто-то. А может, лень стало землю-то мерзлую ковырять…

— Да зачем? — взвыла тетя Дуня. — Кому оно надо?

— Хулиганство! — припечатала старуха. — И никому дела нету.

— У Ксени-то никого не осталось, — вспомнила тетя Дуня, — был сын в городе, да, должно, спился… Сюда и при жизни ее глаз не казал…

— Давно это случилось? — спросила я нищенку. Очень мне не понравились такие совпадения: как только я собралась к нотариусу Кулешову — сразу же к нему в контору залезли неизвестные злоумышленники, ничего вроде бы не взяли, но перепортили все документы. Далее, как только я решила, руководствуясь бабушкиными указаниями из письма, отправиться на могилу Аксиньи Прохоровны, так сразу же неизвестные злоумышленники ее разоряют.

— Позапрошлой ночью это произошло, — сообщила нищенка.

Как раз после моего визита к нотариусу! И после разгрома в его конторе. Если предположить, что неизвестный злодей прочитал письмо и поверил, что в могиле может быть что-то спрятано… Однако это не очень подходило к моим представлениям о прабабке — прятать важную и ценную вещь в могиле постороннего человека. Прямо как в сказке получается — «зарыто наследство старушкино под камнем на площади Пушкина…».

Я постояла еще, поглядела на синее небо, на голые ветви деревьев. Ну, бабушка, где же твои подсказки? Обещала же за мной присмотреть!

Но Софья Алексеевна помалкивала, видно, своих дел у нее на том свете хватает. Ну и ладно. Стало быть, если злоумышленник вырыл отсюда то, что ему нужно, то меня должны оставить в покое. А вот что это такое и могло ли быть у бабули нечто ценное — я узнаю у Ивана Францевича Мюллера, как и велено в письме.

Мы с тетей Дуней вдвоем подняли крест и закопали его в землю. Надпись на нем была очень простая:

Коленкорова Аксинья Прохоровна 1912-1997

Тоже бабулька немало пожила на свете, ох и крепкая у них раньше была порода!

Проходя мимо дома бабушки Софьи, тетя Дуня остановилась.

— Зайдем? Проверим, что там и как… Заходить мне не хотелось, но отказ выглядел бы некрасиво.

Крыльцо обледенело, и вообще все казалось заброшенным, однако замок на двери висел, и сама дверь была неповрежденной.

— Это участковый Васильич на Витьку страху нагнал, — сообщила тетя Дуня, — тот теперь в сторону Софьиного полдома и глядеть боится.

— Присмирел, значит, — констатировала я.

— Чего нет, того нет, — вздохнула Дуня, — пьет и буйствует по-прежнему, только про Софьино наследство заикаться боится. Васильич-то прямо его обвинил, что это он в дом залез, и сказал, что, ежели такое повторится, он делу ход даст.

Витьки по дневному рабочему времени дома не было, выглянула только Зинаида, увидев нас, буркнула что-то нелюбезно, прикрикнула на собаку и исчезла.