Макс Акиньшин - Тридцать восемь сантиметров

– Жаль, что не получили инструкций раньше, – сокрушался господин старший инспектор.

Он прихлебывал кофе, производя шум вокзального писсуара. От кружки так разило ромом, что пьяные мухи, попавшие в волну испарений, погибали на лету.

– Я бы глухих отправлял в карьеры добывать щебень, Макс, – твердо заявил Эдвард Мишель. – Там бахает, будь – будь. На входе отбирать у всех патефоны и вперед.

– Ты прав, Моба, – согласился я, – а слепых в шахты.

Он был готов развить теории о рациональном использовании глухоты но, к сожалению, опрокинул кофе себе на брюки. Впрочем, тогда все закончилось хорошо. Его величество попросту сняло штаны и проходило остаток дня в трусах в молодости бывших зеленого цвета. Его бабушка перешила их из набедренной повязки. Припомнив эту историю, я навострил уши, с обезьянами все обещалось быть намного веселее.

– Не стреляли, Эдвард, – наша развалина, наконец, проснулась. – Они сами передохли, там сейчас оцепление из вояк. И у каждого берут анализы.

Остаток фразы он проговорил мечтательно. Глаза затуманились, старику Рубинштейну очень хотелось самому быть там и сдавать эти самые анализы. Он полагал, что военные смогли бы найти у него что-нибудь не известное науке. Может быть, в его кале затаилась неведомая болезнь? Пневмоязва? Хорошо было умереть и прославится как первый, умерший от пневмоязвы в отходах. Мечты больного Мозеса вспыхивали прекрасным новеньким надгробием «Моисей Рубинштейн, первый человек, скончавшийся от неизвестной болезни», установленным на государственные деньги.

Прежде чем сидевший в одном тапке старший инспектор открыл рот, чтобы ответить, на его столе зазвонил телефон.

Полапав трубку толстяк поднес ее к уху.

-Да?

Это была наша директор. Руководство всегда звонит вовремя и это неоспоримый факт. Звонит тогда, когда ты совсем не готов: страдаешь похмельем или спишь. Оно свято, неподкупно и никогда не ошибается, его глаза видят сквозь стены, и ты обязан знать, почему из всех отданных ценных распоряжений вышел пшик. Даже если в великолепно продуманные планы входило нечто иное, чем то, что получилось. Старший инспектор внимательно выслушал панические звуки на том конце провода и ответил:

-Будет исполнено, госпожа директор. Рубинштейна и Шина?… Тот китаец, которого прислали с Метрополии. Да, ма’ ам, они там все с ума посходили…. Да, ма’ам… М’даки, слов нет… Будет исполнено.

С этим «будет исполнено», вышло совсем плохо. Потому что до тринадцатого поста было с полсотни километров, которые мы проделали на классическом Астон –Мартине Эдварда Мишеля. Сам факт существования этой развалюхи, на крышке багажника которой еще читались затертые буквы «Воксхолл», оскорблял прогнившую Вселенную, как вид голого зада старых дев. Путешествие в автомиазме причиняло немалые страдания. В лицо плевало пылью, а из дыр в полу несло выхлопными газами. Потертая ручка коробки передач тряслась как припадочная. Несмотря ни на что, кляча инспектор Рубинштейн, восхищался колымагой примерно тридцать километров пути.

– Где ты берешь спортивные свечи для своей тачки, Эдвард? – спрашивал он. И тут же не выслушав ответа, заявлял, что ему необходимо плотнее завернуться в шарф, иначе можно было запросто схватить простуду от такой дикой скорости.

-У меня хронический гайморит, друзья мои. И слабые легкие. Им конечно необходим кислород, но не в таких же количествах? Хорошо, что сегодня тепло. Ишиас меня совсем не беспокоит. Кстати, Эдвард, если у тебя заболит крестец, то лучшее средство приложить к нему теплую гималайскую соль. Этот рецепт миссис Рубинштейн вычитала в каком-то журнале. Пусть Рита тебе купит и побольше. А вот для пробок в ушах, лучше касторового масла – нет ничего. Жаль, что сейчас его уже нет в продаже. Достаточно взять три капли…

Он сидел на переднем сидении и бубнил эту смесь медицинских и автомобильных глупостей.

Соль, свечи, ишиас, благоверная Его Величества – Рита, серные пробки, спортивные суппозитории для тачки на последнем издыхании. От всего этого несло полной безнадежностью. Энциклоипические знания, по выражению моего тюленеобразного начальства. И мне хотелось заткнуть уши, чтобы этого не слышать. К счастью, скоро разговор свернул в сторону хавки и толстяк заявил, что на таких машинах хорошо выезжать в приличном обществе на барбекю. Он даже бросил руль и показал руками, как он понимает приличное общество, прижав пару невидимых арбузов к груди. Эротические фантазии Его Сального Величества всегда вызывали содрогание.

Три слона, на которых покоилась плоскость интересов старшего инспектора, звались: рубон, крикет и сексуальные телки. Каждая из которых была способна сломать даже самые крепкие весы. А на конкурсы красоты, по его мнению, должны были допускаться только члены федераций по скоростному поеданию сосисок на сельских ярмарках.

Последняя пассия его величества, принесшая ему моральные – Рита орала как резаная, так и физические – в виде исцарапанного лица мучения, проломила стул в нашем отделе. В качестве извинений за этот случай, ему пришлось приобрести жене три ведра косметики и натуральную шубу из настоящей искусственной кошки. Столь же бесполезную на постоянной жаре, как и почечный чай Рубинштейна.

– У вас там, в Китае, есть бобекью, Макс?

– Сколько хочешь, Моба.

– Тебя раздражают наши базары, мистер? – он повернул голову и покосился на меня.

– Нет, конечно. Но меня больше интересуют обезьяны, Моба.

– Господи помилуй! Обезьяны? Те, что сдохли? Зачем они тебе, Макс? Пока мы тут едем и базарим о тачках, наш Мозес уже думает, просекаешь? Он может думать в любой положении, даже на толчке. Правда, Моз?

Тот не ответил, потому что к этому моменту придремал, откинув голову на тощей шее с громадным кадыком. Редкие седые волосы трепетали от теплого ветра. Рот инспектора Рубинштейна приоткрылся, из уголка бежала ниточка слюны.

-Он может думать даже во сне, наш старый Моз, – с гордостью сказал Моба и вывернул руль, объезжая мобильный кордон. От обочины к нам бежали солдаты, но мистер Мобалеку беспечно пронесся мимо них, свалив знак «Биологическая опасность». Матерчатая крыша захлопала, в салоне тут же поднялась пыль, от которой инспектор Рубинштейн, пребывающий в счастливой дреме, чихнул.

-Исключительно настойкой золотого уса… – пробормотал он.

-Слушай, Макс. Мне кажется, что я забыл носок на столе. Ты не помнишь, я надевал его перед поездкой?– беззаботно проорал Толстяк.

Обернувшись, я смотрел на ошарашенных вояк. Один из них что-то орал в рацию. Потом они скрылись за поворотом, сменившись сплошной зеленой стеной сельвы. Носок Мастодонта был самой малой из назревавших бед.