Макс Акиньшин - Тридцать восемь сантиметров

Со слов Мастодонта оказалось, что в того бедолагу залили пару ведер монтажной пены. Труп дилера раздуло настолько, что он увеличился в объеме минимум в два раза.

-Страшное зрелище, просекаешь? Не каждый раз такое увидишь! Еще бы чуть чуть и пуффф!– пальцы Толстяка дрожали в воздухе. Он изображал взрыв.

– Пуффф! – повторил он.– От него осталось бы только ухо и пара ложек жижки. Фереворк как на день рождения Королевы, прикинь? Он бы сильно сэкономил на похоронах, этот хитрец! Ведь ухо похоронить намного легче, просекаешь?

Я кивнул. Хоронить бедолагу в круглом гробу это целое дело. Расправившись с ведром тушеных бобов, Желудок, отставил тлеющую тарелку и оплавленные остатки ложки, а потом громко рыгнул. В воздухе заметались частицы халапеньо, заставляя кислород вспыхивать. Веселые студенты зааплодировали, кто-то выпил за наше здоровье. Кто-то очень радостный.

– После хавки, меня всегда мучает жажда, Макс. Такой уж я человек, -скромно заявил старший инспектор, довольный произведенным эффектом. И попытался повторить опыт, но на второй заход ему было необходимо топливо, поэтому он потребовал мескаль.

– Что там на завтра, чувак? – поинтересовалось его величество, после пары глотков. –Я собираюсь в бассейн после обеда.

– Левенс молчит и будет молчать дальше. По их данным все чисто. Стерильный материал, господин инспектор, – я передразнил произношение доктора,– Все, что мы имеем, это следы дури в крови дохлых мартышек. Дурь, которая взялась ниоткуда. Теперь еще и двух жмуров. Тупик, Моба. – эту новость он встретил спокойно и вновь промыл внутренности спиртным. Он был надут им и из его ушей четко видимые в вечернем воздухе били фонтаны испарений. Бобы, покоящиеся в желудке вступили в сложные реакции, вызывая леденящие урчания и всхлипы. Одним своим мамоном, заправленным рубиловом, старший инспектор был способен озвучивать семнадцать фильмов ужасов за сеанс. Он бы делал на этом большие деньги, если бы захотел.

-Отлично, тогда на завтра у тебя миссис Бредстоун и ее Пуфи, – достойный мистер Мобалеку жизнерадостно засмеялся. – Они уже неделю скитаются по управлению. Мы последняя инстанция, дальше некуда, просекаешь? Бабулю тормознули за прививки песику. А Мозес пока придумает какой-нибудь планчик, иначе госпожа директор сотрет нас в порошок. Мы этих обезьян еще раскрутим, выковыряем твоего доктора из его амбулатории, как устрицу… Правильно, Моз?

Старая развалина хмыкнул. Мы брели в серости заходящего солнца, оставив скучающего Пепе за стойкой. Мастодонт махнул ему рукой, а я, закрывая дверь, почувствовал спиной неприличный жест владельца тошниловки.

«Ср..ный русский».

Но мне было плевать, и я даже не обернулся. Зачем? Всех нас, в конце концов похоронят рано или поздно, только Пепе завернут в его пыльный Юнион, а меня может быть и не завернут вовсе.

Дождь уже прошел, и город суетится, отходя ко сну в свете редких желтых фонарей, вокруг которых сновали мошки. Рубинштейн задумчиво гладил усы и молчал. А толстяк был благодушен, и зачем-то взвесился на весах сидящей у бара на раскладном стульчике старухи.

– Два фунта, – нагло заявил ссохшийся нафталин, сверля нас блеклыми глазами. Толстый вгляделся в плохо видимую стрелку весов, давно покинувшую шкалу и бешено мчащуюся в бесконечность и поцокал языком, наблюдая ее полет. А потом вздохнул. Для него счастье было в появлении цифр. И оно казалось далеким.

Все следующие дни два существа, исторгнутые адом, отравляли мне жизнь. Миссис Бредстоун, была родственницей сатаны в каком-то колене. И медленно, но верно поедала мозг, появляясь на горизонте утром и откланиваясь к вечеру. Арестованный карантинной службой Пуфи стоил хозяйки, уплетая запасы корма, которые я покупал в соседнем супермаркете. Гадила эта холера как из пулемета.

– А что мамочка принесла своему ангелочку? А? Что мамулечка нам даст?– я вздохнул.

– Ну, когда же вы нас отпустите, господин главный инспектор?– я вздохнул еще раз.

Долсон, этот непризнанный гений философии, однажды сказал мне: слушать болтовню стариков, все равно, что рассматривать собственный кал. Все это делают, но вид нравится немногим. В душе я надеялся, что виски еще не проделал дыру в печени этого благородного джентльмена. И пусть ему было далеко до старшего инспектора Эдварда Мобалеку в плане метких определений, но все же капитан в отставке Майкл Долсон был достоянием цивилизации.

-Миссис Бредстоун, я дал вам список необходимых документов, которые вы могли бы собрать еще на прошлой неделе. Там всего два пункта: ветеринарный паспорт и свидетельство о прививках. До предоставления этих бумаг, я не смогу вернуть вам собаку.

– Неправда! Я вам приносила документы.

Мерзкий пес присел и наделал в углу. Хорошо еще, что это был угол, в котором стоял стол его величества. Я спрятал лицо в ладонях. Еще день и я сойду с ума, маленький божий одуванчик под именем Агата Бредстоун окончательно убьет мой разум. Те документы, что она приносила, были родословной Пуфи, начиная предками, попавшими сюда с Колумбом и фотографиями маленького урода.

-Посмотрите, какой он милый. Посмотрите, господин инспектор! Разве может такая прелесть нарушать законы? Даже покойный мистер Бредстоун, а он был человек твердых принципов, даже он обожал Пуфи! О! У него были привычки! Не то, что современные джентльмены, он был человек старого склада. Этого у него было не отнять. Да, господин инспектор, этого у него было не отнять. Ведь сейчас все совершенно испорчены. Старики уходят, и что остается вместо них? Ничего. Бедный, бедный мистер Бредстоун. Он так хорошо разбирался в законах. Вы не знали его? Он был почтмейстером. Он всегда говорил, что без здорового консерватизма нация погибнет. И это произошло.

Как все одинокие люди, она обладала неистощимым запасом нравоучительных историй, основывавшихся на отношении покойного мужа к жизни. И как все вдовы была словоохотлива. Такие женщины первую часть жизни объезжают верхами бедолагу, решившего приобрести клетчатый пиджак и гортензию в петлицу ради нее, а вторую проводят в воспоминаниях о твердости характера усопшего.

Я в очередной раз бессильно проклял толстяка, выставившего меня посмешищем перед всем управлением. Его величество изволило плавать в бассейне третий день. И как только его пустили туда, если снятые носки оставляли на темных ногах старшего инспектора еще более темные следы? Загадка. Кроме бассейна, был еще чемпионат по крикету, на который тот возлагал большие надежды. В нем Йоркшир должен был, наконец, натянуть Дурхэм, на что были поставлены две сотни. Лажавший последние десять сезонов Йоркшир ему отчего-то нравился. А я считал, что с таким же успехом можно было вложить деньги в Эфиопию или купить участок на Луне.