Макс Акиньшин - Тридцать восемь сантиметров

Эти полтора дня, выторгованные его величеством у графини Маллори-Сальтагатти. Тридцать шесть часов нашей нетерпеливой бетонной жабы. Последний шанс или предпоследний. Пытаться надо всегда, эта мысль мне кажется правильной. Пусть даже я знаю только имя, пусть. У меня есть еще одно. Небольшая шероховатость, сучок, бельмо на глазу, та соломинка, за которую можно уцепиться. Имя которой – «Рио Бланка». Белая река, довольно романтично звучит. Там одноглазый видел подружку вонючего недотепы. Она не из наших. А может он это выдумал?

Призрачные надежды, слабые соображения. Ведомый ими мой деревянный артефакт стойко держится в городском потоке. Надо отдать собравшим его немцам должное: все работает как часы.

В изделии авиапрома Германии уютно пахнет стружкой. Оно видало взлет и падение Люфтваффе, все эти эксперименты с реактивной тягой, тридцатимиллимитровые пушки, налеты «Летающих крепостей» и речи Германа Геринга. Весь комплект его шестеренок в виде свастики, клаксон грустно выводит «Лили Марлен», а покрышки – из эрзац-резины.

Сиденья кокетливо прикрыты вязаными половичками, я догадываюсь, что это попытка мадам Рубинштейн придать младшему брату истребителей второй мировой уютный вид. Не хватает только горшков с геранью. Тогда все было бы гармонично и перед тем как залезть в кабину, тебе выдавали домашние тапочки. Король всех больных дрожит над своей тачкой и перед тем как отдать мне ключи, предупреждает:

-Будь осторожен, Макс, у нее слабое сцепление, – без сомнений его машина так же больна, как и все, что находится в собственности старого трилобита: почки, печень, легкие, желудок и миссис Рубинштейн. Телек у него астматически задыхается, если выступает премьер-министр, холодильник не может переварить диетическое питание, а микроволновка покашливает. Даже у наручных часов диабет.

-Буду обращаться с ней как со своим портмоне, – шучу я понимающе. Он деланно хихикает.

На панели громко тикают бортовые часы, заглушая визг моторчика в багажнике. Тот потребляет всего пару капель на сто километров, все остальное зависит от направления ветра. Сегодня он попутный и я добираюсь до владений мамы Ангелопулос за сорок минут. В район старых путан, которые выстроились вдоль грязных тротуаров.

-Принеси мне кофе, мек, – мой манчестерский кокни здесь весьма кстати. «Рио Бланка» из тех заведений, в которых дыры от отвалившейся штукатурки мгновенно затыкаются фальшивой позолотой, стены завешиваются пыльным царственным бархатом, заранее прокуренным, чтобы не выделялся на общем фоне. В помещении стоит продуманная одноцветная полутьма. Это – для особо глазастых посетителей, стремящихся рассмотреть свой ланч до того, как он оплачен.

-Желаете что-нибудь еще?– гарсон не оставляет надежды. Он оптимист, вроде искателей кладов. Упорный борец за благосостояние, выраженное в чаевых. На лице жонглера грязной посудой искренний интерес к содержимому моих карманов. Оно и понятно, время чуть перевалило за шесть часов, но посетителей в забегаловке на палец ото дна. В углу медитирует над пустым бокалом местный бедолага, за неимением денег вдыхающий алкогольные пары, чтобы забыться. Все его состояние это дырявые носки и грандиозные планы на вечер. И не выгоняют его отсюда лишь с одной целью – создать в заведении видимость популярности.

-Бушмиллс блэк буш, мек, -говорю я. – И еще мне нужна Марта.

Парень на время виснет, он прогоняет в поисках все меню. Прикрывает глаза, инспектируя содержимое головного мозга. Такого блюда там нет. И это обстоятельство его озадачивает. Я его не тороплю, хотя и удивляюсь. Даже Халед, тот марокканец, что работает у мистера Долсона, даже он в таких вопросах соображал быстрее. Правда, после того, как я записал телефоны всех местных потаскушек и повесил их под стойкой. Чтобы быть медленней Халеда необходимо быть полным олигофреном.

-Марта? –переспрашивает мой собеседник.

-Смуглая рыжая мышка в очках, приятель. Ходит сюда с Мейерсом.

-Мейерса, застрелили, – доверительно шепчет носитель фартука.– Говорят, проделали дыру в башке.

Теперь разговоров на выдаче будет на неделю. Они, вероятно, только успели затихнуть, как же, кокнули одного из посетителей! Чесать языком единственное развлечение на кухне, ведь поварская работа нудна до безобразия и выматывает почище мытья посуды, уж я это точно знаю.

-Марта, мек, – повторяю я. Он колеблется, а потом обещает узнать и исчезает за моим заказом. Из кухни доносится звяканье посуды. Пыльная эстрада уныло выступает из тьмы паучьими микрофонными стойками и синтезатором, затянутым в чехол.

Дедулю в углу совсем засидели мухи, вполне возможно он уже умер и строит планы на вечер, где-нибудь у святого Петра. Я хмыкаю, вспоминая долгие дни у Долсона. Именно дни. Вечера проносились транссибирскими экспрессами, под гул голосов и плотную завесу табачного дыма. Собственно мне нечем похвалиться в этой жизни, долгие дни, быстрые вечера и ночи. Чтобы хоть как-то занять время я думаю о Кони. И мне кажется, что все налаживается. И завтра для меня приобретет хоть какой-нибудь смысл.

«Ты веришь в Деда Мороза?»

«Я люблю тебя».

Поразительно, как быстро женщины способны поменять смысл нашего существования. Их невозможно оставить в покое, их приходится постоянно держать в мыслях. Думаешь, представляешь, предполагаешь, мечтаешь. Они как дырка в зубе, требуют ежесекундной инспекции языком. И это – даже не разобравшись, а что дальше? Вопросы, обычно возникают позже. Много позже глупого состояния влюбленности. Но этого я понять не хочу. И не пытаюсь осмысливать. Черт с ним. У меня впервые за долгие годы что-то шевельнулось в душе. Это что-то для меня ценнее рациональности и логики. Желания выжить, денег, компромиссов. Всего того о чем думают глупые сытые буржуа. Мне хочется делать глупости, о которых я потом не буду жалеть. Этот вздор, наверное, будет самым ценным, что я увижу в этом мире.

Ты веришь в Деда Мороза? Я наблюдаю как, возвращается гарсон. Он последовательно выставляет передо мной чашку кофе, виски и наконец, снабжает меня информацией. Из кухни проглядывают любопытные головы.

-Говорят, она живет в меблирашках на Флай-роуд, но где именно никто не знает, мистер, – говорит он тихо. Я кладу на стол двадцатку, которая исчезает мгновенно. Похоже, что я еще вижу ее призрачную проекцию, хотя это всего лишь обман зрения.

-Фамилия есть у нее? –интересуюсь я и закидываю в себя виски. Почуяв запах, старичок в углу шевелится, значит, он еще жив. Я заказываю ему порцию за свой счет.

Паренек мнется, пытаясь рассмотреть сквозь плотную ткань кармана мое удостоверение, за деньги он готов поделиться сокровенным знанием о своей клиентуре, но на дополнительные сведения нужны аргументы. Некоторое время я раздумываю, показать ли пластик со своей физиономией или обойтись очередной двадцаткой и выбираю первое. Из жадности.