Кондратий Жмуриков - Принц и Нищин

— Никак нет, — по-военному четко ответил капитан милиции и, повернувшись на каблуках, зашагал к своей машине.

Вся эта ночь с девятого на десятое августа прошла для Алика Иваныча Мыскина в сплошном жутковатом веселье, время от времени перехлестывавшем через все мыслимые границы.

Нельзя сказать, что это ему не нравилось, но ведь в конечном итоге самое большое удовольствие рано или поздно переходит в пресыщение, а потом и в дискомфорт, если не сказать — боль.

Аскольд раздобыл где-то совершенно невероятное количество денег и тут же пригласил Мыскина в ресторан.

— Хотя, конечно, неохота идти в ресторан или клуб, — говорил по пути скандальный певец с каким-то истерическим надрывом, который для Алика Иваныча уже перестал быть диковинкой и стал чем-то вроде слабенькой специи для любителя термоядерного «Chilli»-кетчупа. — опять будут вычитать за разбитые стекла и демонтированные морды официантов. Вечно им не угодишь… то я, видите ли, немного не дошел до туалета… пол испортил, то разбил бутылку, и ни чего-нибудь там, а вполне приличного французского коньяка, о башку другого посетителя. То трахнул повариху, то поливал соусом оркестр, то танцевал на столе стриптиз, отпугивая клиентуру… то горланил похабные песни.

— А когда же мы разыщем Серегу-то, а? — вставил Александр.

Аскольд неопределенно махнул рукой и сказал:

— Завтра… слово даю, завтра ты его увидишь.

И они ввалились в один из самых дорогих московских ресторанов.

Александр не припомнит, чтобы он когда-либо так обдалбливался. По всей видимости, виной тут не только алкоголь, потому что он смутно припоминает, как Аскольд подносил к его локтевому сгибу что-то мутное и Мыскин чувствовал легкий укол.

…Это было как несколько сменяющих друг друга театральных актов. С полной сменой декораций где-то там, за огромным непроницаемым занавесом.

Как будто вот он ты — спокойно сидишь в квартире своего нового московского знакомого и чинно пьешь вино, — и вдруг всплеск, занавес падает и оплывает багровым, а когда поднимается, когда вокруг становится невероятно — до слепящей бриллиантовой рези в глазах! — светло, тогда ты начинаешь понимать, что твое бытие в той квартире исчерпалось, как исчерпывался золотой ложкой из изумрудного сосуда чистейший александрийский гашиш, которым так показательно потчевал своих гостей граф Монте-Кристо.

С Аликом никогда еще не было ничего подобного: только что он посмотрел на перекошенное улыбкой лицо Аскольда, который, раскачиваясь взад-вперед на подоконнике туалета, демонстрировал все тридцать два белоснежных голливудских зуба, и с жутковатой оцепенелостью смотрел при этом куда-то в пол, — и вдруг огромный зал, наполненный мягким теплым светом, достаточно ярким, но таким нежным, что он кажется легко светящимся полумраком.

Он нашел себя сидящим за столом, заставленным блюдами и яствами, как то неподражаемо именуется в русских сказках.

Плыла и сладко лепетала музыка, и он узнавал в ней одну из медленных композиций своего неожиданного друга Аскольда. В метре от него, едва придерживаясь рукою за столб, танцевала стриптизерка… она вращалась вокруг него по спирали, извиваясь и впитывая всем телом распаленные взгляды посетителей, и от нее плыли пенящиеся волны чувственности — разлетались и опаляли жестоко и неотвратимо, словно это было настоящее пламя.

— Да вон он, бл… уставился, на какую-то тощую чиксу, словно это царица Клеопатра, — услышал Мыскин далекий иронический голос и понял, что это о нем. — Поплыл совсем, дурик.

— Да в таком состоянии конечно… после такой неплохой дозы… сейчас ему и какая-нибудь бабка Евдокия Никитишна, моющая вокзальные сортиры, покажется Шэрон Стоун.

Алик Иваныч повернул голову — и увидел смеющее лицо сидящего на другом конце стола Аскольда. Рядом с тем сидел незнакомый Мыскину длинноволосый человек со здоровенным семитским носом и смешно оттопыренными ушами, которые были не в силах скрыть самые длинные и густые волосы. Аскольд называл его Борей Эйхманом, и, насколько мог понять Александр, этот Боря Эйхман был не самым последним человеком в ряду знакомцев Андрея Вишневского.

— А гы… гыде это мы? — спросил Мыскин, густо запинаясь.

Аскольд захохотал. В отсветах лазерных спецэффектов в его лице промелькнуло что-то демоническое.

— Это напоминает б-булгаковское, — не дожидаясь ответа Андрея, проговорил Мыскин. — «И было в полночь видение в аду. Вышел на веранду черноглазый красавец с кинжальной бородой, во фраке, и царственным взором окинул владения. Говорили, говорили мистики…» что-то там… наверху… Сутки над пентаграммой рыдала жена… (Мыскин сам удивился, откуда у него, не очень начитанного человека, насколько вообще можно говорить о начитанности у Алика, такое доскональное знание булгаковского «Мастера и Маргариты»).

— Иоанн Богослов! — хихикнул Аскольд, а его длинноволосый семитский друг беспокойно посмотрел по сторонам. — Блаженный Августин… Диоген… э-э-э… Лаэртский… мудрец Сиона, бл…!

— Ма-а-аэсррро-о! Урежьте марш!! — заорал Алик, припоминая, что читал эту книгу непосредственно в квартире Воронцова в промежутке между двумя грандиозными запоями, и громко мяукнул. Тут же подошел официант и почтительно склонился над Мыскиным:

— Будьте так добры так не шуметь и…

— А где мой заказ?! — злобно перебил его Аскольд, синхронно дергая своего густоволосого соседа за оттопыренное ухо. — Гыде-е мой заказ, я спрашиваю?

— Уже несут, — быстро ответил официант.

…Заказ несли на громадном подносе двое здоровенных парней в белых сорочках, с черными «бабочками». Алик Иваныч даже не мог представить, что же такое может находиться на таком монументальном подносе — целиком изжаренный бык, что ли? Впрочем, он оказался почти прав: среди разнообразнейших экзотических фруктов был уложен целиком зажаренный огромный свин, размером едва ли не с теленка, фаршированный чем-то ароматным… Александр уже был не в состоянии разобрать, чем именно. От порося исходил густейший запах, такой захватывающий и аппетитный, что у Мыскина, который отнюдь не был голоден, потекли слюнки.

По периметру же подноса были уложены столовые приборы и круглые чаши с мороженым.

Эйхман покосился на принесенный заказ и недоуменно посмотрел на Аскольда. Тот смешно сморщил нос и громко захохотал, хлопнув Алика по плечу:

— Ты только посмотри, как Боря нос от свиньи воротит! Ему же по Талмуду нельзя свинину хавать… ему раввин за такое святотатство все поотрывает, что после обрезания осталось!

— Андрей! — укоризненно выговорил Эйхман. — Что ты такое говоришь, Андрей?