Ольга Степнова - Своя Беда не тянет

— Твою мать! — заорала Элка.

— Моя мама тут не при чем! — заорал я и нырнул ей в ноги, чтобы вернуть педаль в первоначальное положение.

— Елы-палы! Вы что тут, сексом занимаетесь? — завопил Женька, подскочив к нам и открыв водительскую дверь.

— Типа того, — выпростался я из длинных Элкиных ног. Движок наконец унялся и заурчал нормальным голосом старой иномарки.

— Все нормально, пацаны? — из автобуса высунулся Плюшко.

— Груз стереги, без тебя разберемся! — махнул я ему рукой, выходя из машины.

Задница у «селедки» выглядела хуже некуда. Оптика накрылась: оранжевое крошево фонарей лежало на асфальте, а багажник открылся, став похожим на сломанную челюсть. «ПАЗик» выглядел лучше — он почти не помялся, а фара у него разбилась только одна.

Беда тоже вышла, держась за грудь и покашливая.

— А че, нормальный «универсал» получился, — попыталась пошутить она.

— Знаешь, кто из моих учеников будет круглым отличником в этом году?

— Конечно, не знаю, — удивилась она.

— Санька Панасюк, заядлый прогульщик.

— Ребята, вы о чем? — жалобно спросил Женька.

— По коням! — скомандовал я.

— Брат, только ты сам за руль сядь, — взмолился Женька, — и не тормози резко, а то я отродясь кроме трактора не водил ничего.

Беда послушно пошла на пассажирское сиденье. Я сел за руль.

— А почему? — спросила она в машине.

— Что — почему?

— Почему прогульщик Панасюк станет отличником?

— Потому что он умеет чинить машины.

Она замолчала, и мы поехали. Я любил редкие, тихие минуты, когда она чувствовала себя виноватой. Но молчала она недолго.

— Ты даже не спросил меня, сильно ли я ударилась, — жалобно сказала она.

— Сильно?

— Может, сломала ребра.

Я протянул руку и пощупал ее там, где должны быть ребра. Она схватила вдруг мою руку и перенесла ее чуть повыше, туда, где должна быть грудь. Я то знал, что она там есть, но за время плена Беда совсем отощала, и я не нашел то, что искал. А когда нашел, то остановиться не смог и как теленок потянулся губами к забытым Элкиным губам. И приключился тот редкий момент, когда и она потянулась ко мне, и остановиться уже не было сил. Я видел, что дорога делает поворот, и на развилке монотонно мигает желтым светофор. Я думал, что справлюсь с такой ерундовой задачей — повернуть руль, целуясь с Элкой взасос. Но светофор поймал мою «аудюху» раньше, чем я начал маневр. Мы с грохотом, который может издать лишь груда старого железа, вписались в мигающий столб. Через секунду в наш зад с похожим аккомпанементом вписался «ПАЗик». Я ударился грудью о руль и заорал:

— Твою мать!

— Моя мама тут не при чем, — подозрительно спокойно ответила Элка.

— Ёлы-палы, ребята! — прибежал Женька. — Вы чего тут?

— Да сексом занимаемся, — усмехнулась Элка.

Я выскочил из машины. Мы ехали на небольшой скорости, поэтому светофор не упал, а только сильно накренился. Передок у «Ауди» был всмятку, осколки фар валялись на асфальте и мерзко скрипели под ногами. Я зашел сзади — заднице хуже не стало, только багажник задрался почти на крышу.

— Все нормально, пацаны? — высунулся из автобуса Александр Григорьевич. К груди он любовно прижимал автомат.

— Все идет по плану! — крикнул я ему.

— А, ну ладно, а то тут цыгане с лавок попадали, по салону разлетелись. Дед орет: «Жаловаться буду!» — Плюшко исчез в салоне.

— По коням, — вздохнул я.

— Может, того, она опять за руль сядет, а то я окромя трактора ничего не…

Элка с победным видом пошла за руль, а я поплелся на пассажирское сиденье. Как же я, идиот, сразу не догадался, что просто так она не целуется!

— Слушай, — сказала она в машине, — ты можешь сделать Панасюка медалистом!

— Там пост гаишный, давай в обход, по пьяной дороге.

Зря я это сказал.

А Элка зря меня послушалась.

Бывают такие рьяные гайцы, которые выходят «на поля» — так это у них называется — в четыре утра. В четыре многие едут с затянувшихся вечеринок, частенько навеселе, и стараются объехать пост ГАИ по окольной дороге, которую сами же и накатали. Едва мы выехали с объездной дороги на шоссе, из-за кустов выскочил гаец с полосатым жезлом. Такого подарка он не ожидал, и потому от радости прыгнул нам прямо под колеса. Элка дала по тормозам, я зажмурился, ожидая удара сзади, но, видно, Женька поднаторел, потому что затормозил ювелирно.

— Битый небитого везет? — ехидно поинтересовался лейтенант, приложив руку к козырьку. — Лейтенант Свинарь, — представился он.

Что делать, я не знал. Денег у меня не было, откупаться было нечем.

— Оружие, наркотики? — по его тону я понял, что он шутит.

— Отпусти, командир, — плаксиво попросила Элка. — С отдыхаловки едем!

— Документики!

Я протянул ему доверенность, но он, не взглянув, вернул ее мне и кивнул на машину:

— Авария?!

— Отпусти, командир, — заканючила Элка. — С отдыхаловки едем. Гонялки в аэропорту были, автоклуб организовал, ну, нас там и занесло маленько. Обычное дело — поцеловались!

— Гонялки? Автоклуб? — удивился лейтенант и оглянулся на автобус. — Там написано: «Прощальный кортеж», «Печальный телефон»!

— Лучше отпусти, командир, — сказала Элка, и в ее голосе мне послышалась угроза.

— А почему водила зеленый? — лейтенант вдруг попятился.

Я оглянулся и увидел, что на нас идет Возлюбленный с зеленой рожей и поднятыми вверх руками. Вид у Женьки был мирный, но лейтенант побледнел, и это было заметно, несмотря на то, что единственным источником света была единственная уцелевшая фара.

— Все нормально, пацаны? — из автобуса выглянул Плюшко, с автоматом наперевес. — А то тормозите часто, у меня «стволы» из гробов рассыпаются! — Он увидел гайца и заткнулся.

Лейтенант Свинарь вдруг поднял руки вверх. Женька руки опустил, свесив их вдоль тела длинными плетьми.

— Ведь говорила же, лучше сразу отпусти! — Элка явно была довольна. — Давай за руль, Фантомас! — крикнула она Женьке и добавила, обратившись к лейтенанту:

— Очень тебя прошу, Свинарь, забудь о том, что ты видел и не передавай по рации про наш прощальный кортеж!

Лейтенант кивнул так, что фуражка слетела с его головы и упала на утрамбованный снег.

Остаток пути мы преодолели без приключений. Здание РОВД окружал редкий лесок, и я попросил Элку припарковаться со стороны черного входа, где не было освещения, и росли пушистые елки. Мы виртуозно проехали между сугробами, для конспирации выключив фару. Я выскочил из машины и приказал Плюшко и Возлюбленному пересесть в «аудюху». Александр Григорьевич неохотно расстался со своим автоматом, с грохотом швырнув его в гроб, на кучу оружия. Цыгане сидели тихо и выглядели очень испуганными.

— Вести себя тихо! — приказал им Плюшко.

— Это произвол. Я буду жаловаться! — завел опять старый цыган, но Плюшко снова пообещал заклеить ему рот. Мы закрыли автобус, и с трудом разместились в сплющенном салоне «селедки».