Ольга Степнова - Своя Беда не тянет

— Парень с вахты, похоже, тоже не прочь ей поспособствовать.

— Думаешь? — Меня удивил ход ее мыслей.

— А что еще думать? — Она замолчала, и я опять плеснул ей коньяк. Мне понравилось, как она ловит зайчика, как глотает его, а он не сдается до последней капли.

— Про кейс?

— Ни слова.

Я встал и прошел в комнату. По легкому разгрому, который царил в квартире, я понял, что кейс она искала и не сочла нужным скрывать это.

— Что будем дальше делать? — Элка подошла сзади и, словно собака, положила подбородок мне на плечо.

— На твой счет должны упасть деньги от Сазона. Дамы из твоей редакции сдохнут от зависти, если ты проведешь Новый год в Испании.

— Не сдохнут, — проскулила она и прижалась всем телом к моей спине. — Самый лучший Новый год в Сибири. Тут снег и елки первозданной красоты.

Я вдруг подумал: верная гарантия, что она не высунет нос из этой квартиры — это ее уверенность, что кейс спрятан где-то здесь.

— Что мы будем дальше делать?

— Через неделю начнутся каникулы. Может, и мне, наконец, ознакомиться с планировкой своего дома в Марбелье?

Она отлепилась от моей спины, зашла спереди, и влепила мне в лоб:

— Ты хочешь удрать?

— Не забывай, у нас еще один труп.

— У нас?

— Я не понимаю, что происходит! Я не знаю, что будет дальше! Я не могу повлиять на события! Я боюсь, что Лильку уличат во лжи, что кто-нибудь видел, как я таскал на себе физрука… В конце концов, я боюсь охоты на кейс и понятия не имею, что с ним делать.

— Ты его спрятал? — сладко спросила Беда.

— Он в надежном месте.

Она поскучнела, ушла на кухню и, кажется, налила еще коньяка.

— Что-то давненько нас не трясло, — сказала она, вернувшись.

Зачем она это сказала? Может, потому что ее саму колотил озноб?

— Алтайские боги перестали сердиться, — дал я популярный в народе ответ. Никогда не видел, чтобы Элку трясло. Я решил прекратить это дело, схватил ее в охапку и сжал, чтобы она не вибрировала. Беда замерла, и от моего дыхания у нее запотели очки.

— Не дыши, — попросила она.

— А ты не трясись.

— Это от страсти.

Зря она так сказала, потому что я понял это буквально. Диванчик у Ильича оказался совсем хлипкий: модный, узкий, на тонких металлических ножках. Зато покрывало было просто роскошное. Мы прогнали с него Рона, стащили на пол, и устроили такое, что соседи энергично забили по стояку.

— Перед смертью не надышишься, — сказала Элка, отлепив от меня, наконец, свое длинное тело. — Ну, говори, где ты спрятал кейс?

— Я так и знал.

— Что?

— Что просто так ты не…

Она вцепилась в меня губами, и нам стало плевать на соседей. Рон заскулил на диване, требуя назад свое покрывало.

На следующий день в школе было затишье. Занятия шли только в младших классах. Официально траур никто не объявлял, но так уж получилось, что почти все ученики и учителя поехали провожать в последний путь лучшего ученика нашей школы.

Полдня я потратил на разъезды по городу, посещая «разборы» в поисках оптики на свою «селедку». Деньги на фары я без зазрения совести взял из сейфа Ильича — так называемые «спонсорские». В конце концов, «аудюха» давно стала частью школьного инвентаря и не грех починить ее за счет родительских пожертвований. Я нашел «аудюхе» родные фары и задние фонари, купил краску нужного цвета, шпаклевку, и отвез все Саньке Панасюку в гараж. Я даже поболтал с ним двадцать минут о том, о сем — о жизни, о машинах, и это был тот редкий случай, когда я не пытался промыть ему мозги.

В школу я вернулся с надеждой, что Лилька сегодня все же придет и расскажет мне, чем завершился вчера вызов милиции в Дом культуры. Я бесцельно шатался по пустым коридорам, когда вдруг натолкнулся на Дору Гордеевну. Она внезапно возникла передо мной необъятной горой, вывалившись из женского туалета. От неожиданности мы отшатнулись друг от друга и это инстинктивное, не прикрытое светским лицемерием движение выдало наше истинное отношение друг к другу. Я не стал изображать радость при виде многокилограммового завуча, я даже не стал с ней здороваться. Я засвистел веселый мотивчик и пошел по коридору вразвалку.

— Глеб Сергеевич! — от неожиданности, что она вспомнила мое правильное имя, я остановился, как вкопанный. Голову даю на отсечение — она решила доставить мне пару неприятных минут.

— Да, Дора Гордеевна, — светски отозвался я. Всегда боюсь обозвать ее так, как кличут детки — Гангреной Ивановной.

— Вы вчера так поспешно ушли…

— Я торопился.

— А знаете, что произошло в конце торжества?

— Что?!

— Очередное убийство!

— Господи!!! — Я схватился за сердце. Она усмехнулась кривенько маленьким ртом, который тонул в щеках и подбородках и не мог полноценно выполнять свои мимические функции. Зря я схватился за сердце, это был явный перебор.

— Разве вы не знали? Вы же ушли раньше и наверняка видели труп Василия Ивановича, физрука из десятой гимназии! Он был убит выстрелом в спину, точно так же как и Грибанов.

— Физрука? Что вы, Гангрена Ивановна! Я припарковал машину с торца, вы же знаете, у меня сейчас не очень целая машина, я ее прячу… Я вышел из здания и пошел не прямо, а вправо, там тоже ступеньки. Я никого не видел! Лилька меня проводила и осталась курить на крыльце.

Дора залилась краской. Зря я не умолчал про «Гангрену». Крыть ей было нечем, но она с собой справилась и спокойно спросила:

— Петр Петрович, а когда, наконец, в школе начнутся работы по установке противопожарной сигнализации? Деньги управление финансов выделило. Давно. Где?! Проверки нагрянут! Троцкий сбежал в больницу, в платную палату, между прочим! А вас подсунул, как мальчика для битья. Так отрабатывайте! Или денежки с Ильичом вместе проели?! Вы же его правая рука!

Я сосчитал в уме до десяти и сказал:

— Все нормально, Дора Гордеевна. Работы начнутся с той недели.

Она повернулась с углом разворота тяжелогруза и довольно быстро ушла.

Я понятия не имел, о каких деньгах и какой сигнализации она говорит. По-моему, оборудование школы противопожарной системой планировалось на летние каникулы. Кажется, пришло время навестить Ильича в больнице. Впрочем, какая-то папка лежала в сейфе, подписанная от руки «ПЖ», может, она имеет отношение к делу? Я направился в кабинет.

У кабинета суетился следователь Питров. Он дергал ручку, постукивал в дверь и даже ее попинывал. Я совсем забыл про веселого следователя прокуратуры Питрова, сразу покрылся испариной, но удирать было поздно.

— Здравствуйте, Петр Петрович! — Я открыл дверь и пригласил его зайти.

— Здравствуйте, здравствуйте! — Питров не зашел, а впрыгнул за дверь, словно ребенок на вожделенную, но запретную территорию.

Мы оказались в приемной. Из приемной шла дверь непосредственно в директорский кабинет, но я помнил про фокус со стаканом и решил ни в коем случае не впускать туда Питрова. Мало ли что он сопрет с моего стола и с чем помчится к экспертам! Приемная — нейтральная территория, пусть здесь со мной и беседует.