Маша Стрельцова - Дзен в большом городе

— Слушай, чего ты от меня хочешь?

— Я? — улыбка моя была нежна, как утренняя заря, ибо зла я была на него до невозможности. — Мне лично от тебя вообще ничего не надо. Это Женька говорит, что ты мог бы ему помочь, вот и обратилась к тебе. Но, коль тебе на друга начхать — что же, не смею задерживать!

Он молча сверлил меня с полминуты глазами, потом неохотно подошел:

— Рассказывай, что там стряслось.

— Поможешь?

— А мультики все равно не отдам, — пробурчал Женька.

— Там видно будет, — уклончиво ответил Тау.

— Вот скажи… Может быть такое, чтобы при медитации человек как бы вышел из тела?

— Конечно, — кивнул он. — Это состояние сатори, «просветление» в переводе на русский. Но этого очень нелегко достичь. Надо иметь большой опыт практики медитации, чтобы смочь вот это.

— А вот теперь скажи. Если не получается в тело обратно войти — что делать?

Он внима-ательно на меня посмотрел и сказал:

— Вообще-то это на автомате получается.

И я, нервно пиная опавшие листья, выложила ему эту дикую историю. Про то, как Женька пошел медитировать, про то, как сердце его почти остановилось, и про то, как он потом разделился .

— Кроме меня его никто не видит, и я вообще не знаю, что мне делать, — расстроено закончила я. — Мать его с инфарктом, тело его увезли в реанимацию, а сам он не знает, как вернуться в тело. Говорит, что был бы опытный проводник — вытащил бы.

— Он тут? — коротко спросил Тау.

— Тут, тут, — ворчливо отозвался Женька.

— Спроси у него, что мы собирались делать на эти выходные.

Женька смутился и пробормотал:

— Ну не при девушках же…

— Говорит, что не при мне же такое обсуждать, — передала я, отчего-то усмехаясь.

— Не, про то — я пошутил, — мечтательно улыбнулся Тау. — А еще?

— Скажи, что после того, о чем он шутил, мы собирались в кино пойти, но теперь пусть обломается — билеты у меня дома лежат.

— Так я могла бы квартиру и открыть, — заметила я.

— Он помогать не хочет другу, а ты ему — билеты?

— Да он почти хочет, не психуй.

— Чего-чего я хочу? — с интересом спросил Тау.

— Помогать. А то Женька говорит, что фиг тебе, а не билеты в кино.

— Это аргумент, — кивнул он. — Ладно, Магдалина, коль не шутишь — скорей в больницу.

— Я сейчас не могу, — покачала я головой. — Давай завтра, сегодня дела.

Мне очень — очень срочно надо домой, ибо я решила отдать заговоренный крестик любимому. Ему нужнее. Да и поздно уже.

— Отмени свои дела. Вопрос жизни и смерти.

— Почему?

— Ну а ты сама как думаешь? Чем дольше он без тела болтается, тем меньше шансов его вернуть. Надо это решить как можно быстрее, понимаешь?

Я посмотрела в его глаза и молча достала сотовый, чтобы предупредить Дэна о том, что вернусь поздно.

В больницу мы пошли пешком — она была совсем недалеко. По пути меня одолевали мрачные мысли. Что там Алекс говорил про шансы и время? Настойчиво вспоминался факт, что душа после расставания с телом остается на земле сорок дней. Вернее — три дня еще душа осознает себя человеком, которым была недавно, но к исходу этого срока все связи с телом очень сильно ослабевают. К девятому дню она начинает забывать всех, кого любила на земле, и не плачет больше душа по расставанию. Да, на древнееврейском смерть — это именно расставание. Навсегда. И это уже не исправить.

А к сороковому дню полностью освобожденная от всех земных страстей душа окончательно и навсегда покидает этот мир. И не плачет она больше по тем, кого любит, не жалеет о несделанном, не думает о недостроенной дачке, не мучается мыслью о том, как жена одна будет деток поднимать. Все, для нее тут уже все кончено.

Если то, о чем я подумала — верно, то времени у меня только до девятого дня, пока душу еще держат земные привязанности.

— … Магдалина? — ворвался в сознание голос Алекса.

— Что? — встрепенулась я.

— Ты меня совсем не слушаешь, — покачал он головой.

— Задумалась, — покаянно призналась я.

— Я спрашивал — сколько времени он медитировал?

— Минут семь, максимум десять.

Он нахмурился.

— Что— то не так? — просительно заглядывая ему в глаза, спросила я.

«Ну скажи, что все ок, что ты сейчас его вытащишь!» — молила я.

— Там видно будет, — уклончиво ответил он.

— Я должна знать, — покачала я головой.

— Послушай, ты мне надоела. Помолчи и не говори глупости, ладно?

Я замолчала, ошеломленная такой грубостью. Просто не нашлась, что ответить, как-то не была я еще в таких ситуациях.

Порыв ветра налетел внезапно, продул меня насквозь, бросил в лицо горсть опавших листьев.

А еще он принес ледяной и вкрадчивый шепот:

«Не тронь мое…»

К Женьке нас попытались не пустить. И время было неприемное, и вообще к нему пускали только родственников, коими мы не являлись.

«То, что ты невеста — у тебя на лбу не написано, много вас тут таких ходит!», — объяснила мне неприветливая усатая тетенька. Пришлось рассовать взятки.

Вскоре мы уже стояли около тела Женьки. В крошечной палате еле помещалась кровать, на которой он лежал, опутанный проводками капельниц.

Это было именно тело. Пустая оболочка. Холодная, неподвижная. Неживая. Черты лица заострились, иссушились, словно кто-то отжал из кожи влагу и лишил красок. Казалось: тронь — и на пальцах останется след серого пепла.

— Женечка…, — оторопело прошептала я.

— Черт! — Алекс рывком снял куртку, сел прямо на пол около кровати и велел мне: — Магдалина, прикройся ветошью и …

— Не отсвечивай, поняла.

— …и никого не пускай. Ни под каким предлогом. Ясно?

Я посмотрела на Женьку, ощутила кожей что-то темное, притаившееся рядом, и внезапно содрала со своей шеи крестик.

— На время даю, это оберег, — вздохнула я, одевая его на Тау.

Сама-то как-нибудь отмашусь, я же ведьма, а вот у него таких талантов нет, еще отвечай потом за него.

Тот молча кивнул, уселся прямо на пол перед Женькиной кроватью, взял его руку в свою — и замер.

Минуты текли, а я сидела как мышка и пристально вглядывалась в лицо Алекса, пытаясь понять, как там протекает процесс. Я видела, как расслабленно разгладились его черты, видела, как безмятежность надежно укрыла от меня все, что происходит там, куда он ушел.

Ни разу он не пошевелился, сидел в позе лотоса с идеально прямой спиной, бесстрастный и отсутствующий .

Я мучалась от неизвестности и нетерпения. За окном сумерки плавно сменились чернильной тьмой, зажглись фонари, а Алекса все не было . Пару раз пытались зайти медсестрички, я молча высовывала им руку с купюрой и ободряюще улыбалась.

В одиннадцать часов я не выдержала. Осторо-ожно села около Алекса, коснулась его руки, там, где она соединялась с Женькиной — и сначала даже не поняла истины. Просто до меня не дошло, что Алекс стал таким же… серым и холодным, как и Женька.