Иоанна Хмелевская - Бычки в томате

Пан Вацлав снова постарался привлечь к себе всеобщее внимание. Он поболтал вино в бокале, понюхал, попробовал и начал вещать в своем стиле:

— Отличное вино. Да, конечно, французское. — Он оглядел бутылку и прочитал этикетку, чтобы удостовериться. — Ори­гинальный букет... Долгое послевкусие... Впрочем, меняюще­еся... Легкая кисловатость исчезает, проявляется терпкость... В следующей фазе...

Я тоже пригубила. Кислющее оно было — аж жуть, и рез­кое. Пан Вацлав продолжал заливаться глухарем, строя из се­бя великого знатока.

Никто не проронил ни слова. Четверо человек молча смо­трели на него, причем Олаф с большим интересом, хотя не понимал скорее всего ни слова. Но, может, он-то как раз в винах разбирался? Остальные слушали вежливо и без эмоций.

Честно говоря, почти все присутствующие в винах кое-что понимали, и, похоже, Юлия тоже. Эльжбета ценила действи­тельно хорошие вина, меньше всего опыта было у меня. Да и откуда ему взяться? Я ведь родом из страны, где долгие годы образцом утонченного вкуса была «Бычья кровь». Только ока­завшись в Дании, я научилась более или менее ориентиро­ваться в винах.

Это красное все попробовали, вероятно, из любопытства, а затем в рюмках поменьше появился польский националь­ный напиток, который никакого разбирательства не требо­вал. Верность вину сохранили только пан Вацлав да Юлия, ко­торая и не думала сменить непроницаемое выражение лица на что-нибудь более подходящее застолью. А что она при этом думала, одному богу известно.

Пан Вацлав развлекал Эльжбету, полностью блокируя ее возможности как переводчика. К счастью, Алиция неплохо общалась с Олафом, так как немного знала шведский. Юлия подключалась лишь изредка и крайне неохотно. Все шло чин­но и благородно, пока разогретый швед не решил поупраж­няться в польском языке. Я уже собралась было повеселить­ся, но тут из уст нашего краснобая сорвалась фамилия — Рохач. Мария Рохач.

Это имя я знала.

Замечательная писательница, автор слегка ироничных де­тективов, которые мне давно нравились не только своим пре­красным и сочным языком, но и той ловкостью, с которой ей удавалось избегать всякой политики. Действие ее написан­ных в наши дни произведений происходило в довоенные го­ды, и цензуре не к чему было прицепиться. Об этом мне бы­ло известно из достоверных источников, так как мы с ней из­давались в одной конторе и, общаясь с тамошними редактрисами, можно было многое узнать из того, что не из­вестно широкой публике. Конечно, я ей в подметки не годи­лась, но зато было к чему стремиться.

Поэтому я стала слушать внимательнее.

— Говорят, ее издали в Швеции, — упиваясь собственной значимостью, рассказывал пан Вацлав Эльжбете. — Но успе­ха не было. Одна-две книжки, и это всё. Возможно, перевод оказался неудачным, хотя я старался, как мог, писал на ее книги обширные положительные рецензии, с небольшой долей критики. Без этого нельзя, а то обвинят в необъективно­сти. Я и ее литературного агента знал. К сожалению, он про­явил себя не лучшим образом. А она не хотела ехать в Сток­гольм для презентации книг, категорически отказалась. Еще какие-то нелады с паспортом были... Последнее время она здорово сдала, возможно, годы берут свое. Ну, и проблемы с алкоголем...

Что он плетет?! Я уже открыла рот, чтобы запротестовать, но меня опередил Олаф, который громко и четко произнес

— Мы имеете...

— Нет, не так, — машинально поправила его Алиция. — Мы имеем. А вы имеете. Мы имеем.

— Мы име... Нет?

— Нет.

— Вы имеем? — ни с того ни с сего обрадовался швед. — Вымеем, вымеем, вымеем!

Он так был рад новому слову, что не собирался с ним рас­ставаться. Вымеем гремело над столом, и с каждым раскатом этого грома атмосфера как бы разряжалась. Алиция явно оце­нила позитивный вклад шведа в наше застолье и, неожидан­но подняв бокал, провозгласила тост:

— Ну, за здоровье ксендза Кордецкого!

— Вымеем! — с энтузиазмом поддержал ее варяжский гость.

Упоминание о героическом настоятеле Ченстоховского монастыря, столь успешно руководившем его обороной в го­ды шведского потопа, оказалось как нельзя кстати. Пан Вац­лав оставил в покое Марию Рохач и охотно переключился на исторические темы. Чем дело закончилось, я так и не узнала, поскольку зазвонил телефон, что позволило мне вскочить с места.

— Я возьму. Если ничего не пойму, отвечу абы что и вы­свищу тебя.

— Скажи, что меня нет дома...

В трубке послышался голос Мажены, поэтому мне не при­шлось изворачиваться и врать про отсутствие Алиции.

— Тебе, наверное, неудобно говорить? - сразу догадалась Мажена.

— Ясное дело. Значит, концерт закончился. Так рано?

— Совсем нет. Сейчас антракт. На Вернера насели поклон­ницы, и он отбивается автографами. Ну, что там у вас?

— Все! — радостно сообщила я.

— О господи! Я завтра буду чуть свет.

— И правильно сделаешь.

— А на Эльжбету лобызун уже бросался?

— Еще как! И с такими последствиями!

— Какими? Ой, понятно, что сейчас все равно не успеешь рассказать. Вы обедаете? Или ужинаете?

— Рыба. Олаф любит рыбу.

— Вот незадача, а ведь Алиция как раз наоборот... А эта Юлия заговорила наконец?

— Что ты! Половину жарила я, мне нравится.

— Ну и разговорчик у нас, глупее не бывает. Я теперь не усну от любопытства Так и сидят как приклеенные, никуда не поехали?

— Разумеется, даже представить себе не могу, как бы это выглядело, не сожги я весь сушняк... А так, во всяком случае, хоть ходить можно, и есть на что посмотреть.

— Поняла, это ты вставляешь, чтобы они не поняли, о чем речь. Я пока не въезжаю, но мне это запомнить?

— С какой радости?

— Не знаю. А как ты думаешь, когда я приеду, он снова набросится? Это у него постоянный рефлекс?

— Понятия не имею, но предчувствия у меня дурные.

— Может, мне как-нибудь тайком пробраться, чтобы не через главный вход? Через сад или какую дырку в изгороди?

— Надо подумать. Я, пожалуй, почищу дорожку от этих колючек...

— Поняла, ты не о колючках говоришь. Вот черт, эта зара­за дирижер уже ногами сучит, мне пора...

— Правильно понимаешь ситуацию. Привет Вернеру! — Я повесила трубку, тихо надеясь, что мне удалось провести разговор без особых накладок. — Всем большой привет от Мажены! — громко заявила я, почти перекрыв очередное вымеем Олафа. — От Вернера скорее всего тоже, хотя он был плот­но окружен фанатками, и антракт уже кончился.

Алиция перегнала весь табун гостей в салон и от отчаяния подала на десерт кофе по-ирландски, поскупившись на виски. Пан Вацлав, оставив на время литературные изыскания и ксендза Кордецкого, начал паразитировать на теме фанаток, шутливо преувеличивая упоение Вернера мирской славой, но, не встретив у аудитории одобрения, скоренько переключился на театральные декорации, а с них на стильную мебель. С ка­кого боку тут была мебель, я не вникала и, уже по привычке, перестала его слушать. Эльжбета замолкла окончательно и бес­поворотно, жестокий Олаф измывался над Юлией, требуя по­дробного перевода, а Алиция помогала ей редко и весьма не­охотно. Я больше не в силах была терпеть такое безобразие.