Людмила Милевская - Фанера над Парижем

— Да, я не могу терпеть эту жвачку, — подтвердила Маруся. — Она перебивает мне весь аппетит, поэтому я тебе ее и отдала.

— Это ясно, а зачем ты ее купила?

— Я купила? Стала бы я покупать. Равиль меня угостил жвачкой, а я сразу же тебя переугостила, ну, чтобы добро не выбрасывать.

Я изумилась:

— Равиль? Постой, откуда взялся Равиль? Это же у Кольки в салоне происходило, ведь это там ты мне подсунула идиотскую жвачку.

— Правильно, там, — согласилась Маруся. — Как раз в тот день, когда ты у Кольки Косого свой облезлый парик стригла, а потом незнамо как угодила на карниз.

Передать не могу, как я разволновалась.

— Маруся, умоляю, расскажи поподробней, как все случилось со жвачкой! — закричала я, стоя на этом дурацком карнизе с телефонной трубкой в руке.

— Да никак и не случилось, — флегматично ответила Маруся. — Мы были в салоне. Пока Колька Косой терзал твой парик, я скучала, сидела, на тебя глазела, зевала, слушала, как ты измываешься над стилистом, потом мне надоело, и я вышла в холл. Тут и подвернулся Равиль в стильной такой шляпе с широкими полями. Он меня жвачкой и угостил и предложил угостить тебя. Я тут же прямо всю ее тебе и отдала, когда Колька Косой меня в кресло посадил.

— И что я сделала?

— Ты сказала, что зверски хочешь жрать, распечатала брикетик и сунула пластину в рот, а потом вдруг по магазинам умчалась, бросив меня у Кольки Косого прямо всю одну.

Вот что сообщила мне Маруся. И я, в нечеловеческих условиях, стоя на карнизе, сделала последнее открытие: интригу затеял Равиль, чтобы потом избавиться от Коровина и зажить свободной жизнью. Очевидно, такой жвачкой он пользовался, когда выходил в астрал для общения с духами.

Какой умница Равиль, раз разглядел во мне сильнейшего потенциального врага и подсунул жвачку, пропитанную психотропом. Уж он-то знал, кого надо срочно нейтрализовать или (на худой конец) дискредитировать. Выставив меня психически ненормальной, он рассчитывал поломать игру Лели, которая надеялась загрести жар моими руками, о чем она имела глупость ему рассказать.

Но Равилю не удалось вывести из игры мой ум. Мой ум не запугать никаким карнизом, не смутить никаким психотропом, бог знает как внедренным в жвачку, — однако, что же там было в народной мудрости после задницы с лабиринтами? Скажет мне кто-нибудь или нет? И долго ли протянет наш Турянский? А Коровин? Сколько осталось ему жить после того, как он завещал свое добро возлюбленному Равилю?

Из этой истории вытекают два вывода: любовь — глупость, а завещание — штука, которую мог придумать только нехороший человек.

Но когда же меня снимут с карниза?