Фредерик Дар - Смертельная игра

И хорошо, что мы это сделали, потому что на следующий день мышка, которой я присуждаю первую премию в конкурсе очков всех видов, заявилась и спросила мсье. Предупрежденный нами хозяин ответил ей, что постоялец отлучился (еще бы, большие каникулы, а?!), поручив передать тому, кто к нему приедет, подождать. Девушка так и сделала. Нетерпеливая, она прождала всего лишь до сегодняшнего утра, после чего попросила счет.

В итоге вот и все, как сказал бы Нескафе, у которого всегда был вкус ко всему сгущенному: один погоревший тип, который кончает самоубийством, малышка, которая спешит на свидание и после двадцати четырех часов ожидания берет билет в Ренн. That's all.

Во всей этой истории есть одна удивительная деталь: девица удирает, не получив за все время пребывания в отеле ни одного письма или звонка. В течение этих самых двадцати четырех часов в арабских цифрах, минута в минуту, она не покидала отель ни на минуту. Вы можете себе вообразить что-либо подобное? Если вы не хотите себе вообразить что-либо подобное, то хотя бы вставьте себе перышко для легкости и помечтайте!

Вокзальный громкоболтатель объявляет по всей форме, что поезд стоит у платформы. Пассажиры хватают свои манатки и бросаются на абордаж. Излишне говорить вам, что я следую в душистом кильватере очаровательной очкарихи (на самом деле она зарегистрировалась в отеле под именем Клер Пертюис). Когда она оказывается у подножки вагона, у меня появляется идеальная возможность обнаружить себя в ее жизненном пространстве.

— Позвольте мне поднять ваш чемодан, мадемуазель? Я получаю право на улыбку без пломб и протезов, целиком надраенную хлорофиллом.

— Спасибо, мсье, вы очень любезны!

Когда слишком стараешься, можно и лоб расшибить, я знаю это, но уже не чувствую тяжести ее чемодана. По собственному почину тащу ее багаж до купе, которое оказывается, к счастью, свободным. Последний толчок — и вес в сетке. Мужественным движением руки я вытираю лоб олимпийца. Французская галантность-это шикарно, но иногда она заставляет попотеть.

— Благодарю вас, мсье.

Ее голос звучит для меня музыкой, от него мои евстахиевы трубы закручиваются в спираль.

— Вы едете в Манс? — спрашиваю я с таким лицемерием, которому позавидовал бы любой министр иностранных дел.

— Нет, в Ренн!

— Подумать только! Я тоже! Я сглатываю слюну.

— Тем лучше, — говорю, — это доставит мне удовольствие путешествовать в очаровательном обществе.

Вот, наконец, моя соседка разрумянивается. Я получаю право на еще одну улыбку, более пылкую, чем предыдущая.

В это мгновение из соседнего купе раздается гордое пение. Толстый сообщает мне о том, что он рядом, голося знаменитый ливанский гимн: «Ах! Какое удовольствие иметь красавицу в Бейруте», после чего принимается так храпеть, что нам кажется, будто вместо поезда мы сели в Супер-Потрясайнер!

Любопытная штука человеческие отношения. Существуют люди, рядом с которыми вы можете прожить десять лет и не испытать ни малейшего желания рассказать о необычайном приключении человека, который видел человека, который видел еще человека, который видел северное сияние; и есть другие, которым, впервые увидев, вы доверите не только свою интимную жизнь, но и сердечные тайны вашей консьержки. Спешу вам сообщить, что Клер Пертюис принадлежит ко второй категории. Как прелестен этот ребенок в своем костюме из полу мохеровой зеленой ткани с ласковыми глубинами оранжевого оттенка и этим глубоким взглядом, похожим на окаянную впадину (как сказал бы Толстый).

Вот она кладет ногу на ногу, подчеркивая тем самым безупречной формы ляжки и чулки без шва. Настоящее сокровище!

— Могу я вам предложить сигарету? — осведомляюсь я.

— Нет, спасибо.

Над нами трижды звучит свисток, и мы покидаем Пантрюш. [2] Чутье вас не обманывает: Пантрюш — это все тот же Париж, только на арго. Колеса состава принимаются исполнять на рельсах свою музыку, такую же назойливую, как «Помело Равеля».

Парень из компании «Вагон-ли», лысый, как яйцо (сваренное вкрутую), звоня в колокольчик, изображает мальчика из церковного хора. Он голосит «Первое блюдо» тоном скорбящего человека, который только что отведал разогретой цветной капусты, а-ля заскорузлая подметка повара.

— Вы будете есть в вагоне-ресторане? — спрашиваю я мою протеже.

Она отрицательно качает головой.

— У меня отвращение к подобного рода местам.

— То же самое и у меня, — поддерживаю я с грустью, так как мои зубы щелкают от голода, а утроба кричит «браво».

Придется подтянуть пояс до Ренна! Грустная перспектива, ребята, для мужика в расцвете лет, которому необходимы калории, чтобы продолжать соблазнять равноправного гражданина женского рода. Нет, я не делаю культа из жратвы, но долгая голодуха меня не прельщает, кроме того, мой Проспер голосует против, даже если не обращать внимание на урчание в брюхе.

— Вы бретонка, мадемуазель?

— Нет, парижанка…

Как вам это нравится! Она париготка, а останавливается в отеле на проспекте Опера одна; это потолок, как говорил Мансар. [3] Париж, Монмартр, мансарды богемы, как все это дорого сердцу нашего читателя. Франсуа Мансар — французский архитектор (1598–1666).

— Вы, наверное, едете на каникулы?

— Я еду навестить свою подругу по пансиону.

— Если она так же очаровательна, как вы, кончится тем, что я переберусь в Ренн.

— Вы мастер говорить комплименты, — отмечает она.

— С вами рядом это не заслуга.

Я, должно быть, перегнул палку, так как она даже не улыбнулась. Малышка, видно, воспитана в пансионе со строгими правилами, что меня не очень удивило бы. Но какие у нее могли быть дела с Зекзаком?

— Вы коммивояжер? — спрашивает она.

— Нет, а почему вы так решили?

— По вашей непринужденности. Я бы подумала…

— Нет же, вы ошибаетесь. Я работаю в макаронной промышленности. Моя специальность требует высокой точности: я контролер макаронных изделий. Я слежу за тем, чтобы они были продырявлены как следует.

— И вы едете в Ренн по срочному делу?

— Да. Я еду на испытание мотовила для вермишели. Ренн ведь край колес, вы понимаете, с прославленными испытательными стендами.

На этот раз она хохочет во все жорло (как сказал бы Берю). Округлости ее корсажа увеличиваются в объеме. Так молода и уже такое богатство спереди, вот кто превратит вас в активиста крайних левых!

Поезд катит на полной скорости, мы несемся сквозь поля с овощной порослью. Везде огромные пространства лука-порея, на них тут и там видны сарайчики для инструментов, сделанные кое-как из старого хлама. Вокруг церквей в горячем воздухе дремотного лета томятся деревни. Все мирово, как на картине Коро.

Тут и там видны петухи на навозных кучах да задумчивые коровы за изгородями.