Фредерик Дар - Смертельная игра

В этом он прав. Я должен был беречь эту Клер-Боу как зеницу ока. Если бы я следовал за ней по пятам на цыпочках, эти два коридорных зуава не посмели бы действовать. Тут только одна загвоздка! Когда охмуряешь красотку такого калибра, и в голову не приходит сопровождать ее в туалет. Во всяком случае без ее на то разрешения.

— Признаю, патрон, — убедительно соглашаюсь я, — вы можете ругать меня, я заслужил это.

Деду всегда надо уступать, это утешает лохматого. Он снова обретает покой и ясность ума.

— Словом, я надеюсь, что вы возьмете реванш, — любезно продолжает он. — Вы ведь не тот человек, которому ставят мат, Сан-Антонио.

Я воздерживаюсь, чтобы не ответить ему, что сам я скорее шах, окруженный гаремом. От каламбуров у Старика волосы встают дыбом, а их у него не больше, чем на стеклянной крыше Большого Дворца.

— В конце концов, — продолжает он, — эта девушка служила нам лишь путеводной нитью. Она вела от Зекзака к неизвестному. К тому же, этот неизвестный начинает вырисовываться: вы уже засекли седовласого мужчину и «мерседес»…

— Плюс второе удостоверение девушки, — очень кстати напоминаю я.

— Оно могло быть и первым, а не вторым, — многозначительно произносит великий патрон.

— Точно так, — бросает наобум Берю, который до этого спал на краю письменного стола.

Для приличия он начинает крутить в руках массивную чернильницу Старика. Натюрлих, ему удается окунуть в эту необычную кропильницу два пальца. Босс поражает его в упор взглядом, содержащим такой заряд электрахчества, который ГЭС Донзер вырабатывает за год.

Берю противопоставляет ему ангельскую улыбочку и вытирает о галстук свои испачканные обрубки.

— Не могу вас более задерживать, — с нажимом говорит Старик, потирая гладкий, как задница, высокий череп. — Нельзя терять ни минуты, принимайте все необходимые меры.

— Разумеется, господин директор. Мы выходим.

На лестнице Толстый показывает мне свои в пятнах чернил сосиски.

— Тому, кто захотел бы снять мои цыганские отпечатки пальцев, не пришлось бы долго возиться, — острит он.

Я нахожу Матиаса в картотеке, где он режется в белот с незабвенным Пино. Почтенная Развалина как раз объявляет пятьдесят в твердой валюте, когда объявляюсь я.

— Ты кстати! — заявляет Пинюш, отрывая катышек швейцарского сыра от своих ободранных усов. — Сейчас будешь присутствовать при самом крупном поражении в истории белота.

Матиас невозмутимо предъявляет собесу четырех толстощеких валетов.

Главный инспектор с отвращением бросает бой на номер Пари-Матч, который служит им скатертью.

— Ну что ты скажешь, — вздыхает он, — не идет игра и все. Вообще, последнее время все у меня на букву «X».

И давай нам рассказывать, что у него атеросклероз, жена заболела артритом, сосед сверху купил пианино, а как раз сегодня утром в метро он потерял десятку.

При изложении всех этих мелких бедствий мы остаемся холодны, как мрамор, как об этом верно писала Венера из Мило, когда у нее еще были руки. Не то чтобы мы с Матиасом были поражены общим сердечным обезвоживанием, просто Пинюш принадлежит к той категории людей, которые не могут жить без бед. Они играют на несчастье так же виртуозно, как Энгр играл на скрипке. Именно когда у них все хорошо, испытываешь желание принести им соболезнования. Если же кто-то из них ломает ногу, так и подмывает сделать комплимент, а уж когда теряет близкого родственника, сдерживаешь ликование и желание поставить на проигрыватель диск с рок-подогревом.

Чтобы поддержать фасон, как говорил Карден, я вынимаю оба удостоверения, тиснутые из ридикюля малышки Пертюис, сиречь Боу. Раскладываю их перед карре вальтишек Матиаса; это мой собственный способ входить в игру.

— Ты знаешь эту барышню, дружок?

Надо вам сказать, что Матиас — живая картотека. Он превратил в специальность запоминание рож и кличек всех бывших и еще не родившихся преступников. Вы ему называете имя любого блатняги и, как в радиопередаче господина Несвой и Саньи «Морда и Копыта», он вам рассказывает о темном прошлом этого мсье. Например, вы спрашиваете его, как звали сводника из блатных с искривленной ступней, и он вам не колеблясь отвечает: «Это был Лулу из Бастьи». Иногда его пробуют загнать в тупик, слегка усложнив задачу. Подсовывают ребус в таком духе: «Одна фара у меня вставная, я легавый и стреляю с бедра, кто я?» И что, Матиас начинает гоготать до того, как вы закончили сообщение, и утверждает:

«Вы — Альберт, Бархатный язык». И это так! Настоящий божий дар! Если бы Джентльмены с Большой Дороги знали об этом, они бы приползли на коленях, чтобы предложить ему пару лимонов с дерева своей Удачи. Однажды, я уже не помню, кто из УБТ [8] УБТ — Управление безопасности территории (те, о ком не упоминают всуе). (я ведь не обладаю памятью моего подчиненного) сказал в его присутствии, что он разыскивает одного не установленного типа, о котором знает только, что тот на десерт в ресторане съедает йогурт. Матиас пожал плечами и пробормотал: «Тогда это может быть только Кемаль из Анкары». Самое потрясное, будущее показало, что он был прав.

Сейчас он косится на оба удостоверения с неопределенной улыбкой на лице.

— Позвольте мне задать вам один вопрос, мсье комиссар? — бормочет он.

— Валяй!

— Это что, шутка?

— Почему?

— Ну ладно, вы что, не узнаете ее?

Этот сукин сын, чего доброго, заставит меня комплексовать.

— Нет, — сухо говорю я.

Матиас пододвигает карточки к Пино.

— А ты?

Пинюш прилаживает на извилистом носу ущербные очки, у которых не хватает дужки и одного стекла.

— Неужели это?

Я задерживаю дыхание. Он, наоборот, вздыхает очень глубоко.

— Девушка, которая…

— Горячо! — одобряет Матиас.

— Девушка, которая получила Гран При фестиваля Дисков в Довиле за песню, кажется, она называлась «Хватит хитрить, моя любовь»?

— Какой кретин! — делает заключение Матиас. — Боже милостивый, как недоразвита ваша зрительная память.

Понимая, что тем самым он и меня включает в это множественное число, а мне это может показаться странным, Матиас уточняет.

— Извини, что я тебе выкаю, Пино, но откровенно… Бравый парень покраснел, а если вы будете знать, что и в нормальном состоянии он уже похож на паяльник в действии, то сможете представить себе силу его смущения.

— Вместо того чтобы строить из себя беременного сфинкса, ты бы лучше рожал, — отчитывает его преподобный Пинюш, осаживая свои очки-для-кривого-с-одним-ухом.

— Вы не узнаете Грету из Гамбурга?

От этой фразы у меня перехватило дыхание, слюнные железы застревают в глотке, а поджелудочная железа открывается вниз.