Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. Книга 2

— Сейчас выясним…

Он засопел и начал карабкаться куда-то наверх. Луч фонарика был таким тусклым, что я сперва даже не заметила вмурованную в стену узкую железную лесенку с проржавленными перекладинами ступенек. И потому в первый момент мне показалось, что мой поводырь начал либо испаряться, либо возноситься на небо, как великомученик. По мере того как вислоусый, кряхтя, преодолевал похожие на корабельный трап ступеньки, из поля моего зрения постепенно исчезали голова в вязаной хоккейной шапочке, похожая на только что вырванную редьку, затем астенические плечи, тощая задница и, наконец, ноги в резиновых сапогах.

— Эй! — я тихо окликнула своего спутника, чувствуя, как по моему телу, точно вырвавшись на свободу из морозилки, забегали ледяные муравьи: так испугала меня перспектива остаться одной в этом коммунально-гигиеническом аду. — Между прочим, приличные мужчины даму пропускают вперед.

— Даже когда находятся по жопу в говне? — так же тихо поинтересовался откуда-то сверху монтер и отчаянно засопел.

— Вы случайно не из Мытищ?

— А что?

— Лексикон уж больно знакомый.

— Не-а! — откликнулся вислоусый. — Я из Котбуса.

— Это где? На Тамбовщине?

— Эх, сельпо… В Германии!..

Последнее признание монтер выдавил из себя с жуткой натугой. Секундой позже, услышав скрежетание металла об асфальт, я поняла, что этот худосочный мужичок, держась одной рукой за лестничную перекладину, сумел-таки сдвинуть в сторону канализационный люк. И тут же меня обдал свежий, морозный воздух.

— Быстрей! Поднимайтесь! — зашипел сверху монтер.

Я кинулась к лестнице. Не знаю, откуда только силы взялись, но уже через несколько секунд жилистые лапы электрика вцепились мне в плечи и выволокли прямо на заснеженную мостовую — из преисподней в рай.

— Отодвиньтесь! — приказал он. — Надо поставить люк на место…

Не дожидаясь повторения команды, я вскочила, отбежала на тротуар и прижалась к холодной стене какого-то дома. Только отсюда я смогла наконец оглядеться и увидеть, куда же вынесли нас сточные воды пражской канализационной сети. Мы находились на узкой улочке, по обе стороны которой высились солидные, не менее чем вековой давности дома из серого песчаника. Несколько окон были освещены, однако чувствовалось, что и они вот-вот погаснут. По моим прикидкам, было никак не меньше двух часов ночи. То есть самое время выспаться после тяжелого трудового дня на благо социалистического строительства…

Признаюсь, я никак не рассчитывала, что наше вознесение из подземных недр произойдет в столь камерной обстановке. Уже привыкнув исходить из самого скверного расклада, я и готовилась соответственно к худшему. Внутренне я была настроена на то, что с ходу попаду в руки доблестных советских чекистов и даже буду повешена на первом фонарном столбе. Только одно условие сопутствовало этой смиренной готовности: любая, даже самая изощренная экзекуция должна была быть произведена на свежем воздухе. И теперь, вжимаясь в стену притихшего на ночь дома и ожидая, пока мой Вергилий с аккуратностью трезвого семьянина водворит на место ребристую крышку канализационного люка, я мысленно благодарила его и Витяню и, наверняка, еще каких-то неведомых мне людей (говоря про себя «неведомые», я вдруг поняла, что подразумеваю Юджина, — мысль совершенно бредовая, но в те минуты он был для меня в одинаковой степени неведом и любим), которые сумели все это продумать и подготовить, пока я на нервной почве обжиралась свиным эскалопом во французском ресторане. Конечно, все, что происходило с того момента, как там появился Витяня, облаченный в официантский смокинг, составляло часть неизвестного мне плана. Ничем иным я не могла объяснить отсутствие на улице вооруженных людей, или подвыпивших мужиков, или праздношатающихся дам в леопардовых шубах… Одно я знала твердо: появись в этот момент из-за угла кто угодно, пусть даже младенец с пустышкой во рту, и я дала бы голову на отсечение, что это не случайно. Тем более что верить в случайности я уже зареклась раз и навсегда.

Но, к счастью, никого вокруг не было, и огромные резервы подозрительности, накопленные мной за эти недели странствий, так и остались неиспользованными.

— Что с вами? — шепот монтера прошелестел где-то у моего уха.

— А что?

— Нам надо идти.

— Подождите минуточку… — я отерла со лба испарину. — Дайте передохнуть.

— Вы скверно выглядите, — вислоусый сообщил мне эту новость совершенно безучастно, словно патологоанатом у изголовья трупа.

— А как я должна выглядеть, пробыв больше часа, как вы изволили выразиться, по жопу в говне?

— Извините…

— Вас?! — Если бы мы оба не были бы с ног до головы в самых отборных нечистотах, я бы бросилась на шею этому мрачному типу с отвертками. — За что? Это уж вы меня извините. Столько хлопот…

Монтер деликатно промолчал.

— Ну, — я сделала осторожный шаг в сторону, испытывая жуткое чувство брезгливости к самой себе. — Пошли, я готова…

Молча кивнув, вислоусый, повторяя Мишина буквально во всем, коротко бросил: «За мной!» и уверенными шагами устремился вперед. Ужасно неудобные сапоги мешали мне поспевать за ним, превращая ночную прогулку в сущий кошмар. Свернув за угол, мы очутились у высокой каменной арки, в которую были врезаны чугунные ворота. Сквозь затейливую вязь черного металла в редких отблесках уличных фонарей проглядывали стрельчатые силуэты памятников. Сообразив, что это кладбище, я мысленно взмолилась: «Господи, что угодно, куда угодно, но только не сюда!». Однако монтер уверенно толкнул калитку, сразу развеяв мои призрачные надежды на более приемлемое убежище.

Пройдя несколько шагов по темной аллее, мы остановились. Вокруг, в полном соответствии с открывшейся картиной, стояла гробовая тишина. Было морозно, безветренно, и высоченные вязы были похожи на монументы природе.

— Где мы?.. — ответ я знала заранее. Вряд ли следовало ждать, что он скажет: «В парке культуры и отдыха имени Горького».

— Это старое католическое кладбище.

— Мы кого-то ждем? — прошептала я.

— Нет.

— Надеюсь, вы не собираетесь упрятать меня в какой-нибудь фамильный склеп?

— Ваша цель — выжить, — почти неслышно пробормотал вислоусый. — И если для этого понадобится лечь в могилу — ляжете.

— Уже лежала. Имею опыт, — пробурчала я себе под нос.

— Что вы сказали?

— Ничего. Мысли вслух.

С видом человека, который повидал на своем веку и не таких идиоток, вислоусый кивнул и, рыцарственно взяв меня под руку, свернул на узкую тропинку.

Думаю, я не открою Америки, если скажу, что прогуливаться ночью по кладбищу — не самое большое удовольствие в жизни. Правда, я никогда не верила в духов, привидения и восставших из гроба мертвецов. Однако, шагая вдоль мрачных памятников и надгробий в сопровождении взрослого и, судя по всему, не робкого мужчины, я чувствовала, как весь мой материализм комсомолки с четырнадцатилетним стажем тает, словно снег на ресницах. Вполне допускаю, что кому-то, возможно, покажется неестественной и даже надуманной эта суровая череда испытаний, которым подвергла меня судьба и которую я по мере способностей пытаюсь описать. Выкраденная… скомпрометированная… переброшенная… битая… запуганная… заживо закопанная… бредущая по канализационным стокам… рыскающая в поисках убежища среди ночных могил… Но, воля ваша, все так и было. Все или почти все. Ибо память — очень своеобразная штука. Что-то вроде будильника, который как будто и завели на определенный час, а он, сволочь, не звонит. Или звонит, но в тот момент, когда о нем и думать забыли. Я пишу эту книгу в девяносто третьем году, с головой уходя в события пятнадцатилетней давности. Возможно, тогда и были какие-то паузы, передышки между мучительными часами и минутами, когда спокойная, тихая смерть была бы воспринята мною, как в детстве — вожделенный подарок от мамы на Новый год. Но я их не помню. Не потому, что боюсь нарушить драматургию сюжета, и не потому, что не хочу вспоминать. Напротив, очень хочу. Но не помню, не помню!..