Инесса Ципоркина - Ужасно роковое проклятье

— Ой, Софочка, ты разве пишешь по-итальянски? — хотя Софочка уже треть суток на глазах у тетки со скоростью пулемета выплевывала то русские, то итальянские фразы, осуществляя общение между нами и Франческо.

И вдруг… Нет, для человека, проведшего семь часов в светском обществе Жози Хряпуновой-Охренидзе, это была вполне закономерная реакция, а никакое не "вдруг". Просто мой приятель Иосиф — человек отменно хорошо воспитанный, а с дамами — особенно. Но любому терпению приходит амба, если у вашего собеседника болезнь Альцгеймера. Никакое воспитание не спасет там, где нужен профессионализм — и лучше профессионализм психиатра, чем психоаналитика. Оська на психиатра учен не был, а потому взорвался, точно ядерная боеголовка на складе салютов и фейерверков:

— Ах ты, старая покрышка!!! Ты долго будешь нам мозги полоскать!!! Племянница твоя не только пишет, читает и говорит — она уже и матерится по-итальянски, как и синьор Кавальери! Тебя, козу брянскую, саму едва не прикончили, Соня пережила уже три — три!!! — Иосиф ткнул руку с оттопыренными тремя пальцами в самое лицо бабульке — не отшатнись "коза брянская" вовремя, осталась бы без глаз, — Слышишь, три покушения! Ты будешь говорить про Федю гребаного? Или тебя наркотиком правды кормить, пока не лопнешь? А? — и он буквально приподнял тетушку над полом за дивные лацканы павлиньего халата.

— Ося, не надо! — заблеяла Соня, повисая на руке Гершанка, — Она не нарочно, она же не может, у нее склероз, у нее память слабая…

— Нет у меня никакого склероза! — гавкнула откуда-то из-под потолка тетя Жо неожиданно твердым голосом, — Я просто помню только то, что хочу! Я могу доказать, что все прекрасно помню! А ну пусти меня, мерзавец! — и костлявой коленкой она отвесила замершему от изумления Оське такой удар по самому "альтер эго", что парень с воем согнулся пополам.

Уй-й! Я кинулся к Гершанку, но, разумеется, помочь ничем не мог, разве что порешить старую ведьму — запихать ее в ящик допотопного бюро и запереть там на веки вечные. Рухнув с небес на землю — и в прямом, и в переносном смысле — тетя Жо неожиданно обрела подобие здравомыслия, хотя действия растерявшей последние эротические иллюзии архивистки сперва были нам не слишком понятны. Она подошла к письменному столу, отыскала на нем листок бумаги и принялась что-то набрасывать, шевеля губами. Примерно полчаса спустя тетушка положила перед нами портрет мужика лет тридцати пяти-сорока, с буйной шевелюрой, довольно мягкими чертами лица и по-детски пухлым ртом. Совершенно незнакомая рожа. Даже ассоциаций никаких не вызвала.

— Это и есть Федор Хряпунов! А теперь уходите, я устала! — и жестом императрицы, оканчивающей аудиенцию с местным купечеством первой гильдии, она указала нам на дверь и отвернулась к окну, заложив руки за спину.

Не могу сказать, что меня мучила совесть. По-моему, остальные тоже с трудом преодолели желание кинуться к выходу, давя друг друга животами.

Дорога домой проходила в теплой, дружеской атмосфере. Было ужасно забавно вспоминать, как на сцену явился полуметровый мундштук слоновой кости с серебром, и морщинистая старая дева курила, пуская клубы дыма и томно раскинувшись в креслах, будто куртизанка перед важным клиентом. Или как принесенная нам в крошечных, с наперсток, чашечках бурая жидкость на поверку оказалась чем-то вроде кофейного напитка "Новость". А экологически чистая каша, которой нас накормили почти насильно! Затейница Жозефина называла ее "грешневой" и потчевала всех с азартом отравительницы младенцев! И эти предки! По бабкиным рассказам выходило, что без Хряпуновых род человеческий давно бы вымер. То есть у Адама, скорее всего, была фамилия Хряпунов. А Ева, очевидно, была Троглодидзе (наконец-то! вспомнил!). Мы хохотали, припоминая все новые подробности, пока я не заметил, что Соня изрядно помрачнела, и наши прибаутки уже не доставляют ей удовольствия.

— Сонь, а Сонь! — похлопал я ее по руке, — Ну, не расстраивайся! Мы с Осей завтра же зайдем к твоей тете, подарим букетик, тортик, ликерцу бутылочку, прощения попросим…

— Да, правда! — Соня подняла на меня печальные, как у обезьянки, глаза, — Поговорите с ней, ребята… Она ведь старенькая уже и совсем одинокая…

Не могу согласиться, что тетя Жо как-то особенно стара — скорее, это рано увядшая и высохшая, словно черносливина, женщина лет шестидесяти. Но ей даже нравится подыгрывать тем, кто хочет видеть в ней ровесницу века — можно намекать на знакомства с историческими личностями — от Ахматовой до Наполеона включительно. Ладно, утешим эту клоунессу! Вернем тетке радость жизни, что нам стоит.

Мы завезли Франческо в гостиницу, пообещали завтра заехать и помочь ему в уходе сразу за двумя бедолагами — нет, за тремя — Брилле тоже несладко пришлось. Провожая смертельно измотанного Кавальери в его номер, мы столкнулись в коридоре с переводчиком. Тот обрадовался своему работодателю, как родному, стал расспрашивать об отце и Чингьяле, выражать заботу и сочувствие, а также готовность помочь. Но Франческо только что-то бурчал себе под нос без особого вдохновения, отделываясь междометиями и обрывками фраз: "Нормально, спасибо, будем надеяться, завтра узнаем" — и бедный малый сник. Неудивительно: его денежный источник мелел на глазах. Один итальянец сел, другой — слег, а насчет продления контракта никто не заводил и речи. Он метнул в Сонину сторону взгляд, полный сдерживаемой неприязни: знаю, мол, кто тут под меня копает — и пошел восвояси. Мы тоже попрощались и отправились домой.

Перед сном мы с Оськой еще разок полюбовались на портрет Федюни — лицо как лицо, двенадцать на дюжину. Конечно, вряд ли мастерства старушки Жо хватило на то, чтобы достоверно изобразить лицо человека, побывавшего у нее несколько месяцев назад, но хотя бы общее, приблизительное сходство должно обнаружиться? И все-таки надо сознаться: какой-то незнакомый тип. Да, детективы Агаты Кристи, где круг подозреваемых очерчен с самого начала — штука, конечно, хорошая, но к реальности отношения не имеет. Мы вертели ее творение и так, и этак, но толку не добились. Похоже, день прошел зазря.

Я ужасно беспокоилась за Франческо. И за остальных тоже. Если Алессандро окочурится, мой мальчик будет очень расстроен. А если несчастного Чингьяле посадят в нашу тюрягу, о деликатесах и эксклюзивных кулинарных рецептах ему придется забыть — и надолго. Мне почти наплевать, виноват Микеле или нет — так жаль Элеонору. Господи, что еще я должна сделать, чтобы помочь всем, и себе в том числе? Надо быстро: а) искать вожделенный документ моего дедули, б) ловить на него маньяка-мстителя, пока он не зарезал бедную Сонечку в ее собственной постели. Страшно-то как, а? Всю жизнь смотрю триллеры, но себя на место главной жертвы никогда не ставила. Впрочем, такого великолепного, непередаваемого, кошмарного чувства, что за спиной у тебя все время кто-то стоит с кувалдой, фильмы дать не могут.