Людмила Милевская - Цветущий бизнес

Иванова порадовала меня своей реакцией. Побледнела и тут же покраснела. Она не зря нервничала. Павел был ее самым слабым местом, поскольку преступление происходило в центре города, и могло отыскаться немало свидетелей.

— Да что ты мелешь, заполошная? — возмутилась она. — Какого Павла? Ты забыла? Я в это время ругалась с очередью.

— Позже, несколько позже. С очередью ты ругалась позже, после того, как толкнула его под колеса.

— Да я и в глаза не видела его!

— Но зато хорошо знаешь какого цвета герани были в его руке.

— Если знаю, то от тебя.

— Нет, я-то уж точно об этом забыла или сделала вид, что забыла, сказав, что у Павла была розовая. “Павел нанюхался розовых цветов”, — сказала я, а ты меня поправила: “Павлу ты дала красный и белый, но он попал под самосвал.“ Кстати, как ты узнала, что он попал под самосвал?

— От Виктора, естественно. От него же узнала и о цвете гераней.

— Видимо, он же сказал тебе и то, что Павел нес их в одной руке.

— Вот уж этого я тебе не говорила! — возмутилась Иванова.

— Говорила. В ту ночь ты многое говорила. Это была ночь откровений.

— Хорошо, что же я говорила?

— “И даже у Павла, угодившего под самосвал, в руке были две герани,” — говорила ты, хотя перед этим я сообщила, что герани у него были в руках. Понятно? Я сказала “в руках”, ты сказала “в руке”. Ты очень конкретный человек и не могла случайно оговориться. Что помнила, то и говорила.

— А как говорил Виктор?

— Виктор не так конкретен. Он с маниакальным упорством называл самосвал грузовиком, сколько я его об этом не спрашивала, хотя Павел действительно погиб под самосвалом. Однако Виктор все время говорил обще: грузовик и все, и ни разу не уточнил какой именно. Поэтому твои ссылки на Виктора напрасны. Катерина же понятия не имеет что такое самосвал в частности и грузовик в общем. Что касается цвета гераней тут уж и вовсе вышел у тебя прокол. И Виктор, и Катерина знать цвета гераней не могли. Они вообще не подозревали, что Павел нес герани. Сказать почему?

— Почему? — нехотя поинтересовалась Иванова.

— Да потому, что герани погибли под колесами самосвала. Я была на месте происшествия и узнала: герани погибли под колесами самосвала. Трудно было определить вообще, что они когда-то были, не то чтобы узнать их цвет.

Иванова задумалась. Задумалась серьезно, выдавая себя сразу всеми признаками. Она теребила мочку уха, мяла пачку из-под “Кента” и злобно пыхала сигаретой, выпуская клубы дыма, которыми мог бы гордиться даже Везувий.

— Думаешь, мне не отвертеться? — с похвальной откровенностью спросила она.

— Думаю нет, если ты, конечно, не Штирлиц.

Она усмехнулась.

— А вот я так не думаю. У тебя, кроме твоих слов и гераней, против меня ничего нет. Это доказательно лишь в приватной беседе, но ты же понимаешь, что там, где надо, я буду все отрицать.

— Да, ты будешь отрицать, но есть Сергей. Он возил тебя к Верочке, к Власовой и к Моргуну. Все это происходило ночью за несколько минут до их гибели… … Что ты ржешь?

Иванова перебила меня таким громким смехом, что я опешила и даже немного струхнула. “Уж не поехала ли у нее крыша?” — подумала я. Но тут же выяснилось, что крыша у нее не поехала, зато не ясно как обстоят дела с моей.

— А ты уверена, что Сергей жив? — спросила она, после чего я поняла: и моя жизнь не в слишком большой безопасности.

— Ты что и его успела угрохать? — переполняясь ужасом прошептала я.

“А не дура ли я, так открыто выдвигая ей все свои аргументы? Она сидит тут, спокойненько выпытывает, слушает и узнает, что в общем-то я безвредна. Нет у меня против нее ничего. Ничего, что могло бы плохо отразиться на ее жизни после моей смерти. А раз я безвредна, значит можно убить и меня. Я, конечно, сильней, но на ее стороне дерзость и решительность. И потом, кто знает как она это проделывает. Выстрелит сейчас в меня каким-нибудь укольчиком, и остановка сердца обеспечена. А на что я гожая после остановки сердца? Надо блефовать.”

— Зря смеешься, Иванова, смерть Сергея тебя не спасет. Ты знаешь где я провела эту ночь?

— Понятия не имею, — ответила она, изображая безразличие, но от меня не скрылась тревога, мелькнувшая в ее глазах.

— Эту ночь я посвятила исследованию подвалов Мазика.

— Какого Мазика?

— Да мужа Власовой. У его брата Владимира ты не так давно подписывала документы. Кстати что было в них не скажешь?

— Не твое собачье дело, — огрызнулась Иванова, но вид приобрела неважный.

— И ладно, не мое так не мое, да дело и не в этом. Дело в том, что дом, где ты подписывала документы, очень странный. Там творится страшное. Там убивают людей, пропускают их через мясорубку, а одежду и волосы сжигают в печи. И ко всему этому ты имеешь самое прямое отношение.

Что сделалось с моей Ивановой. Такой я не видела ее никогда. Она не просто пришла в ужас. К ужасу добавились бешенство, боль и обида. Все это причудливо переплелось и отобразилось на ее лице. Мне даже показалось, что Ивановой уже не до меня, но тут же стало ясно: я ошиблась.

— В том доме у меня была деловая встреча с человеком, который понятия не имеет о твоих подвалах, — закричала она.

— Успокойся, я тебе верю. Владимир действительно не подозревает об их существовании, но речь-то идет о тебе. Ты прекрасно знаешь что происходит в том доме, знаешь какие страшные творятся там дела.

— Почему ты решила, что я знаю?

— Потому что иначе трудно подумать. Ты солгала мне, и не было никакой попутки.

— О чем ты? — удивилась Иванова.

— О той ночи, когда я напилась. Пьяная я позвонила тебе. Просто так позвонила, приспичило пообщаться. Ты переполошилась, захотела знать где я нахожусь. Когда услышала о доме, тут же решила меня забрать, пока я не проспалась и не вывела вас всех на чистую воду. В ту ночь я просто помешана была на чистой воде. Видимо и тебе сообщила о своем решительном настроении. Ты запаниковала и отправилась к Сергею. Он привез тебя на дачу Власовой, и сам разговаривал с Владимиром. Ты боялась быть узнанной, пряталась в машине Сергея и не выходила из нее все то время, пока он с Владимиром транспортировали меня в “Хонду”. Ужас! В каком свете ты выставила меня! Впрочем, спасибо, что не собрала весь Ростов.

— Это единственная твоя претензия? — грустно усмехнулась Иванова.

— Не глумись! Ты знаешь как серьезно я отношусь к своей репутации.

— Хорошо, за это прошу прощения. В таких случаях больше не буду прибегать к услугам твоих читателей. Обойдусь другими силами. Продолжай.

— А что там продолжать? Видимо из моего пьяного бреда ты поняла, что я толком не знаю где нахожусь. Было бы странно, если бы я (в том веселом состоянии) проявила скрытность и не рассказала о своем путешествии с тросом. Этот трос я не забуду до смерти и всегда буду охотно о нем говорить. Выяснив, что дороги к дому я по-прежнему не смогу найти, ты воспряла духом и помчалась меня забирать и сделала все, чтобы я не узнала адреса того дома. Владимира в ту ночь ты не видела, встречи у кафе “Загородное” не было. Ты врала, чтобы скрыть правду. В этом случае возникает вопрос: зачем тебе понадобилось скрывать от меня этот дом? Ответ: ты участник событий и боялась моего длинного носа.