Алена Смирнова - Голова в кустах

Я несколько подзабыла юношеские нравы. В комнате прекрасно разместились семнадцать парней и девушек. Но, по-моему, бутылки все-таки занимали больше места, чем они. «Наркоманов среди них нет, — подумала я едва ли не с сожалением. — Те вроде бы с алкоголем не связываются. Хотя, кто их, нынешних, разберет». Компания была довольно однородной по материальному признаку: общежитские, которым родители помогали продуктами и небольшими деньгами, и домашние, из семей с ограниченным достатком. Понятия «низшего и высшего круга» существовали всегда, но я не припоминала, чтобы в пору моего студенчества люди так открыто, бесстыдно и алчно зарились на чужое добро. Послушать их, готовы на самые грязные интриги, воровство, лжесвидетельство, лишь бы не попользоваться даже, а в сторонке постоять, когда либо живого врага в кутузку поволокут, либо мертвого на кладбище. «Окстись, Полина, готовы — еще не значит способны», — одернула я себя.

И стала бродить между группами, задерживаясь там, где болтали раскованно, в два-три голоса.

Треп был погрубее, чем у нас. Никто не «сохранял лицо». О соседском никогда и нигде не заботились, но чтобы свое не поберечь, чтобы не попытаться прослыть интеллигентным?.. Эти не пытались ни быть, ни слыть. О Зине Красновой тоже не проронили ни звука, будто их ровесники ежедневно нелепо гибли и смерть была обыденностью. Я их не осуждала. Сейчас год идет за три по плотности разочарований и приобретению навыков выживания за счет ближнего. При таком арифметическом подходе я была старше их на пятнадцать лет. Другое поколение, удивляться нечему.

На моем диване разместилась компания, в которой верховодила худенькая, коротко стриженная девушка с умными веселыми глазами. Она делилась впечатлениями о ректорском совещании, куда вызвали прогульщиков, двоечников и прочих штрафников.

— Мы с ребятами под завязку накачались пивом, купили полбуханки черного хлебушка, и черт нас дернул вернуться в универ. Тут тайфуном налетела куратор, подбодрила троих и спровадила в кабинет. А там — деканы, их замы, профессура и толпа праведников.

Светочи науки выступали рьяно и подолгу. Взывали к разуму, запугивали отчислением, упрекали в неблагодарности.

Провинившиеся внутренне ощетинились и гадали, на сколько наставников хватит и будут ли кого-то действительно выгонять, дабы другим неповадно стало.

— Было жарко, надышали, и меня развозило все сильнее, — рассказывала девушка. — Я хлеб незаметно отщипывала и в рот закидывала, мочки ушей массировала, нет, чувствую, отключаюсь.

И в этой отключке начинаю абсолютно все относить исключительно к себе. Пусть я учусь на пятерки, но ведь посещаемость почти нулевая. Точно, и честь позорю, и ученых с мировыми именами заставляю на проработку время тратить, и коллектив сверстников разлагаю, и безработной стану, потому что не выдержу конкуренции с теми, кто привык к дисциплине. И так мне паршиво на душе сделалось, так стыдно. Раскаяние одолело — пьяное, невыносимое, требующее выхода. Я уронила голову на руки и разрыдалась. Все переполошились, спрашивают: в чем дело? А я сквозь рыдания: «Мне совестно, простите…» И опять в рев. Видимо, рядовым преподавателям тоже невмоготу было париться на мероприятии.

Вскочила наш куратор и завопила: «Она хорошая девочка и напропускала по болезни. Видите, какой эффект. А с теми, кого ничем не проймешь, мы будем безжалостно расставаться!»

Мне уже минералки передали, по головке погладили, а я все не могу остановиться. Совещание прикрыли, братья и сестры по несчастью жмут мне обе руки, советуют в кино сниматься. Один только просек. Сказал: «Всем надоело, и они предпочли не заметить, как от тебя разит пивом». Но я вошла в роль и зарычала:

«Что ты себе позволяешь? Каким таким пивом? Мне грозило исключение». Мои собутыльники уже проржались, поэтому двинулись на него колонной. Парень, кланяясь и извиняясь за неудачную шутку, смылся…

Я посмеялась с ребятами и продолжила обход. Кресла были заняты целующимися парами. На полу между креслами курили трое ребят.

— Сто лет Натку не встречал, — сообщил рыхлый коротконогий детина.

— И не встретишь до Нового года, — откликнулся возлежащий со стаканом и сигаретой юноша. — У нее теперь только пингвин на уме.

— Чья кликуха? — удивился кто-то из дальнего угла.

Всезнайка хихикнул:

— Ничья. Настоящий пингвин. Хозяева у него крутые. Выгуливают в яркой шапочке типа «петушок» и тащатся, когда на них прохожие пялятся. В квартире домашние шлепанцы обувают. Уехали в загранку до января, а Наташку приспособили к живности в сиделки.

Пингвину каждый день покупалась живая рыба, и раз в неделю к нему вызывали на дом ветеринара. Наташке кинули аванс в долларах. Валюты же на содержание пингвина требовалось столько, сколько его нянька за всю свою жизнь не потратила. Несчастная Наташка очутилась в смертельных объятиях выбора. Ей было невыносимо трудно брать из толстой пачки баксы на ублажение птицы.

Экономить на питании экзотического существа? Перемежать живую рыбу мороженой? Загнется — не рассчитаешься.

Натка попыталась платить ветеринару натурой. Но мужчина благоразумно отказался, дескать, если по любви, бесплатно, — возьму. А если за деньги — не надо, жена есть. Теперь девица выгадывала доллар-другой на сортах морепродуктов и их весе. Короче, ей не до друзей.

Друзья понимали и не обижались.

Кружа потихоньку по квартире, я оказалась ближе всех ко входной двери, когда в нее уверенно позвонили. Я отперла и попятилась, пропуская двух молодых накачанных мужичков. Немедленно рядом со мной возникла Варвара и заворковала:

— Познакомься, Поля, близкие тебе товарищи — Леня и Саня.

— В каком смысле близкие? — растерялась я.

— Аспиранты, — усмехнулась Варя. — Но если захотите еще как-то сблизиться, ваше право.

— В чем совершенствуетесь? — из вежливости поинтересовалась я.

— В математике, — удовлетворили мое любопытство аспиранты.

— А… Физики и лирики — что далекие планеты, — отстранилась я.

— Не спеши с выводами, — предостерег меня Леня. И парни направились к заметно поредевшему завалу непочатых бутылок. Варвара вернулась в кухню, где умудрялась еще что-то кромсать на тарелки. Не иначе голубцы в ход пошли.

Я метнулась в туалет. На удачу он не был занят, в нем пахло спермой и мылом.

С веревки уныло свисали дешевые женские трусики. Варя Линева показала себя далеко не простушкой: корзинка для косметики была пуста. Причем не в стиральную машину она залог своей красы вывалила, а спрятала куда-то подальше и ненадежнее.

Я придирчиво уставилась в небольшой прямоугольник зеркала над раковиной.

Повертела головой, будто делала гимнастику для шеи. Похлопала веками, показала себе язык. Но от гнусных мыслей о Варваре Линевой не избавилась. Меня извиняло то, что я пребывала в панике.