Брэд Паркс - Ближе, чем ты думаешь

И затем одним плавным движением он откинул голову назад, сунул пистолет под подбородок и нажал на спуск.

Шум выстрела был оглушительным. Ярко-красный веер из брызг крови окрасил стену позади его макушки.

— Алекс! — закричала я.

Я бросилась вперед и выхватила его, когда он начал выскальзывать из ослабевающей хватки уже мертвого отца.

Выстрел сильно испугал его, и он, широко раскрыв рот, начал кричать. Снизу тоже доносились чьи-то вопли. Я слышала, как вверх по лестнице грохочут шаги.

— Мы в порядке! — крикнула я. — И ребенок, и я! Он застрелился! Дэнсби застрелился!

Последнее, чего бы мне хотелось, — это чтобы они ворвались внутрь, позволив, как обычно, своим пальцам на спусковых крючках опередить здравый смысл. Я открыла дверь, когда они уже собирались взломать ее.

— С вами все в порядке, мэм? — спросил парень со щитом в руках.

— Да. Да, я в порядке. Просто… Мне нужно отсюда уйти, — сказала я.

Я ткнула большим пальцем в сторону Дэнсби, не поворачиваясь к нему. У меня не было ни малейшего желания наблюдать последние моменты угасавшей в нем жизни. В моей голове и без того было предостаточно всевозможных ужасов.

Может быть, со временем все это сотрется из моей памяти, но сейчас я не чувствовала никакого удовлетворения от его смерти. Во мне словно образовалась пустота, которую раньше занимал Аарон Дэнсби. И месть не собиралась заполнять эту пустоту. Хотя я уже начинала понимать, что новые впечатления — пока еще слишком свежие — оставят в моей памяти еще один рубец.

Все, чего я в этот момент по-настоящему хотела, — позаботиться о своем сыне. Алекс плакал. Его сильно напугал выстрел. Вот он и продолжал вопить. Мне нужно было унести его с этой бойни.

Я понесла его вниз по лестнице. Не счесть, сколько раз люди в униформе и со всевозможными знаками отличия спрашивали: ранена ли я, нужна ли мне помощь, требуется ли мне медик.

— Я в порядке. Просто хочу уйти отсюда, — раз за разом повторяла я, прижимая к себе Алекса.

Наконец я вышла наружу. Поблизости не было ни Бена, ни Тедди, никого из знакомых. В ночи продолжали мерцать огни полицейских машин, слепившие мои глаза.

— Миссис Баррик, подойдите, пожалуйста, сюда, — услышала я голос какой-то женщины.

Не понимая, кто может звать меня и куда именно мне следует идти, я последовала на звук голоса. В итоге я оказалась перед машиной скорой помощи, где меня ожидала женщина в очках в квадратной оправе и волосами, убранными в тугой конский хвост.

Тина Андерсон, специалист по семейным делам.

— Миссис Баррик, вы в порядке?

— В порядке. У нас все хорошо, — ответила я, еще крепче прижимая к себе Алекса.

— Врачи должны осмотреть вашего сына.

— Нет, — сказала я. — Никаких осмотров. Никаких врачей. На нем нет ни единой царапины. И никогда не было.

Алекс заплакал еще сильнее. От напряжения у него даже покраснела кожа на голове. Андерсон жадно протянула к нему руки.

— Миссис Баррик, по закону ваш сын находится в ведении социальных служб долины Шенандоа, — изрекла она. — Я приказываю вам немедленно передать его мне.

— Нет, — сказала я, прикрыв собой Алекса. — Оставьте нас в покое. Просто оставьте…

— Тина, не думаю, что стоит так усугублять, — раздался поблизости чей-то голос.

Женский голос. В нем совершенно очевидно сквозили командные нотки.

Нэнси Демент, директриса.

Она вышла из темноты и скользнула к своей коллеге, деликатно положив руку ей на спину.

— Я говорила с Эми Кайе из прокуратуры Содружества. Потом расскажу подробнее, — сказала она, затем повернулась ко мне: — Мы прекращаем дело о насилии над ребенком, миссис Баррик. Почему бы вам и вашему сыну не пойти домой и хорошенько выспаться? Завтра, на суде, все будет решено в официальном порядке.

Я была ей так благодарна, что поначалу даже не смогла вымолвить ни слова.

— Спасибо вам, — наконец сказала я. — Спасибо.

Оказывается, и у системы была какая-никакая, но душа.

А Алекс, похоже, счел этот момент особенно подходящим для того, чтобы вновь зареветь.

— Мне кажется, он многого здесь боится. Можем мы потихоньку уйти отсюда? — спросила я, оглядываясь вокруг, словно пытаясь найти безопасное место, где мы могли бы оказаться только вдвоем.

Надо отдать должное Нэнси Демент: она сразу сориентировалась.

— В машине скорой помощи никого нет, — сказала она.

— Отлично, — сказала я. — Благодарю вас.

Я забралась внутрь, а Демент закрыла за мной дверцу. Уличную какофонию — блеск маячков полицейских машин и гомон патрульных — словно отрезало. Алекс перестал кричать почти мгновенно.

В передней части салона было небольшое откидное сиденье. В нем я и устроилась, качая Алекса на согнутой в локте руке. И не переставала этого делать, хотя он уже успокоился. В темноте его большие сине-серые глаза словно искали, на чем можно остановиться. Пару раз он взглянул на меня, но главным образом его, похоже, занимала крыша машины скорой помощи, а не странная женщина, в руках которой он находился.

Я поймала себя на том, что затаила дыхание. Вот мы, наконец, и воссоединились. Как я ждала этого момента. И, наверное, это ожидание из всех доставшихся мне испытаний было самым невыносимым.

Но что, если наше воссоединение имело значение лишь для меня? Может быть, для своего ребенка я была не более чем просто парой теплых рук? Могло ли прошедшее время проложить непреодолимую границу между мной и моим ребенком?

Наконец его взгляд остановился на мне. Он бессмысленно смотрел на меня; по взгляду нельзя было понять, бродят ли в его голове какие-то мысли.

Затем постепенно его ротик изогнула хитрая улыбка, словно он уже все понял, но не желал выставлять напоказ. Но улыбка разливалась все шире, затронув и щечки. И наконец, он уже больше не сдерживал себя. Милая беззубая улыбка, казалось, заполнила все его личико.

Клянусь, даже если много лет спустя я впаду в маразм, то и тогда не забуду этой улыбки. Потому что воспоминания о ней останутся не в сознании.

Они останутся в моем сердце, заняв самую главную его часть.

— Мальчик мой, — промурлыкала я.

Он улыбнулся еще шире.

— Правильно, — сказала я, а в моих глазах все расплывалось от набежавших слез. — Я твоя мама. Помнишь меня? Я твоя мама.

Наверняка он это помнил.

Что из того, что его зачали при ужасных обстоятельствах, что из того, что его родила мать, которую саму в свое время бросили родители? Ему ни к чему было знать об этом. Быть младенцем — значит обладать шансом начать все сначала.

Единственно важным для него было то, что мы снова почувствовали связь друг с другом. При зачатии это была лишь плоть, но затем у этой плоти появилось сознание, час от часа становящееся сильнее и больше, так он и вырос из крошечной клетки в удивительное существо, которое теперь счастливо лепетало в моих руках.