Брэд Паркс - Ближе, чем ты думаешь

Затем в очередной раз повторилась процедура с надеванием наручников и препровождением меня в клетку. Когда меня ввели внутрь, то сняли браслеты и оставили, так сказать, свободной — забавное словцо, особенно если учесть, что вся моя свобода заключалась в том, чтобы мерить шагами жалкое пространство камеры размером 15 на 15 футов.

Лил теплый дождь, дававший жизнь урожаю и цветам. Не ливень, но почти. Вода заливала бетонные плиты двора, на них растекались лужи, в которых танцевали падающие капли.

Через несколько минут залило и меня. Ну и что — зато меня не поливали из тюремных шлангов, так что я не имела ничего против того, чтобы промокнуть. В любом случае под дождем было великолепно.

Я настаивала на выходе главным образом потому, что хотела как следует выспаться в ту ночь. Рассчитывала, что свежий воздух мне поможет. Спортивные упражнения — тоже. Я начала с пробежек по клетке, затем занялась отжиманиями.

Я стала сильнее. Можно даже сказать — мощнее. Я похудела, и теперь мой вес был на пять фунтов меньше положенной диетологами нормы. Кожа плотно облегала ребра. Мышцы послушно повиновались мне, когда я двигалась. Казалось, я могу сделать что угодно. И я прыгнула на забор, словно пытаясь перелететь его.

Меня отбросило на землю. Ноги, удовлетворенно чавкнув, приземлились рядом. Но я все равно поднялась и снова начала упражняться. Потом несколько раз присела. И все по той же причине.

Занятия всем этим пробуждали во мне странное волнение. Может быть, из-за того, что мое тело, которому судом было отказано во всем, в чем только можно, даже под стражей все еще оставалось моим.

Несмотря на окружающий меня бетон я чувствовала, каким острым, пьянящим, живым был воздух вокруг меня.

Дождь пошел еще сильнее. Вместе с ним я увеличивала нагрузки, с маниакальной свирепостью переходя от одного упражнения к другому, бегая по мизерному пространству камеры до тех пор, пока мою грудь не начало разрывать от слишком большого количества кислорода.

Но именно этого, естественно, мне и хотелось.

Почувствовать себя живой.

По окончании серии этих так называемых упражнений я была полностью вымотана и лежала посреди клетки, раскинув руки, позволяя дождевым каплям стучать по моему распростертому телу.

Я думала об Алексе. Но это не были привычные воспоминания, которым я так любила предаваться. Впервые с начала всей этой катавасии я позволила себе думать о будущем. Я старалась визуализировать то, как соцслужбы долины Шенандоа вернут его мне. Я представила, как специалист по семейным делам Тина Андерсон передает моего ребенка мне на руки. Я думала о том, как он обрадуется, о том, что я вновь увижу эти прекрасные глаза и ослепительную улыбку.

Опасные это были мысли.

Но я продолжала цепляться за них изо всех сил.

Дождь всегда делал день тяжелее.

Если шел дождь, это значило, что на улице с ребенком ей не погулять. Идет дождь — значит, придется сидеть дома, пытаясь придумать новые способы его развлечь.

А это было уже не так просто, как раньше. Когда он только-только оказался у них, то бодрствовал не более часа или двух за раз. В книгах говорилось, что в этот период он вел себя почти так же, как во время так называемого четвертого триместра, словно еще находился в материнской утробе. Когда он не ел и не какал, он спал.

Теперь было уже по-другому. Периоды его сна становились реже и короче. А просыпаясь, он горел желанием исследовать окружающий мир.

Она пыталась примириться с этим. По крайней мере если дело происходило днем. Они купили «Бэби Бампо» — изумительное маленькое кресло из мягкого полиуретана, в котором он чаще всего сидел; ходунки «Джонни-попрыгунчик», которые они прикрепили к дверной коробке: в них он мог работать своими ножонками; развивающий коврик с дугами, с которых свисали маленькие игрушки-зверюшки. Как правило, на одном занятии ребенок сосредотачивался не более чем на пятнадцать минут, потому что был просто переполнен энергией и жаждал все новых и новых ее применений.

Ночью же все было иначе. К ночи она всегда уставала. Ведь, в отличие от биологической матери, у которой все тело переполнено всевозможными гормонами, предназначенными именно для такого периода, она страшно уставала.

Но для ребенка это не имело ни малейшего значения. Иногда по ночам — особенно если не было возможности прогуляться по улице в течение дня — он просыпался от голода, а потом начал просыпаться и просто так.

Вот и наступила одна из таких ночей. Дождливый день однозначно предвещал: до утра спокойствия не будет. Мальчик проснулся в одиннадцать часов вечера и не спал до часу ночи: откуда только в нем бралась неутомимая жажда игр и развлечений? В итоге ей, уставшей донельзя, потребовался лишний час, чтобы заснуть.

Было четыре часа утра, когда он снова проснулся. Она перевернулась на бок, услышав его. Подумала, может, толкнуть мужа и сказать: «Твоя очередь». Но он крепко спал, а она ведь нет…

В итоге она сама отправилась в детскую. Сейчас она быстро покормит его и снова положит спать.

Во всяком случае, она так думала. Но, оказалось, ребенок был совсем не голоден. Ему хотелось играть и еще раз играть. И началась битва характеров, в которой она была заведомо обречена на поражение. Чем старательнее она пыталась успокоить его, чтобы он заснул, тем активнее он себя вел.

Когда она уже почти отчаялась, в детскую вошел ее муж.

— Что тут происходит? — непонимающе спросил он.

— А на что, по-твоему, это похоже? — огрызнулась она, подняв ребенка так, чтобы он увидел: глаза его были широко открыты.

— Ладно, ладно. Может, ты отдохнешь, а я тут все улажу? — проговорил он, пытаясь взять у нее ребенка.

— Нет, — сказала она и отвернулась. — Я в порядке. Иди спать.

— Да ни в каком ты не в порядке. Ты устала. Ничего страшного, дай мне его.

— Говорю же: со мной все нормально! — завизжала она.

От этого ребенок заплакал. Она взглянула на него, и слезы потекли и из ее глаз.

Мужчина подошел ближе, деликатно, но настойчиво отнял у нее ребенка, а потом обнял жену, которая была явно в расстроенных чувствах.

— Тсс… Все будет хорошо.

Слова утешения он произнес шепотом.

Медленно тянулась ночь. Хотя я изо всех сил старалась вымотать свое тело, разум все еще бурлил, словно кипящий котел. Так что спать было просто невозможно.

Первым юридическим препоном, с которым мне пришлось столкнуться, стал судебный процесс по делу о хранении наркотиков, слушание по делу об убийстве еще не проводилось, а между этими Сциллой и Харибдой затесались и претензии социальных служб.

Горькая правда состояла в том, что я не могла опровергнуть первое обвинение. Все остальное было весьма спорным. Проиграть же вопрос с наркотой автоматически означало потерю Алекса. В чьих бы руках ни находился ребенок, закон был на их стороне.