Со Миэ - Единственный ребенок

— Ну давай, поори еще, — равнодушно произнес начальник охраны, ничуть не тронутый его буйством.

Вскоре остальные заключенные заколотили в двери своих камер, ругаясь и понося Ли Бёндо за поднятый шум. Им тоже больше не хотелось его слышать.

Ли Бёндо, дрожа всем телом, ухватился за прутья решетки. Он так и горел от ярости. Откуда-то опять тягуче зазвучала песенка— у него совсем не оставалось времени, чтобы тратить его зря. Та неспешная материнская песенка, что заставляла его сходить с ума от удушья. «Бам-бам, молоточек Максвелла…»

Охранник с начальником скрылись за шлюзовой дверью в конце коридора, оставив его в бессильной ярости таращиться им вслед.

Оставшись один, Ли Бёндо опустился на пол, прислонившись спиной к стене, и погрузился в раздумья.

Нельзя тут просто беспомощно сидеть! Надо найти какой-то способ повидать ее снова.

Сонгён — единственная, кто поймет эту материнскую песенку, которая безостановочно проигрывалась у него в мозгу; она — единственная, кто может ее остановить. Он жаждал рассказать ей, и только ей, ту старую историю про себя и свою мать.

В тот день, когда Ли Бёндо совершил свое первое убийство на раскисшем от дождя дворе, первым делом он убедился, что мать действительно мертва, а потом всю ночь копал яму и похоронил ее. Кровь, окрасившую землю, бесследно смыл дождь.

Как и его появление на свет, смерть матери осталась никем не замеченной. Они держались обособленно, почти никак не контактируя с внешним миром. Во всяком случае, каких-то гостей ждать не приходилось.

Закопав мать во дворе, через несколько дней Ли Бёндо отправился в районный отдел полиции и заявил, что мать неожиданно ушла из дома. Давно уже дома не появлялась, сказал он. В полиции ему дали заполнить какие-то бумаги и задали несколько чисто формальных вопросов. Он спросил, будут ли они искать ее, и получил ответ, что не стоит тратить усилия на поиски того, кто ушел из дома по собственной воле. Велели лишь возвращаться домой и ждать — она, мол, человек взрослый и может еще вернуться, если никто ее к уходу не принуждал. Ушел он от них с мрачным видом, но по дороге домой весело насвистывал. Ну да, вернется она, как же! Мать, для начала, никуда и не уходила; она по-прежнему дома, в некотором роде.

Впервые в жизни можно было крепко спать, не дрожа от страха.

А ведь совсем недавно, припомнилось ему, при шарканье шагов или малейшем шорохе он немедленно вскакивал с постели — вдруг это она подкрадывается к нему с подушкой наготове? В том доме у сада сон к нему тоже не шел. Стоило только заснуть, как во сне тут же являлась мать — хватала за руку и пыталась утащить с собой. Он пытался вырваться, а она заталкивала его в глубокую ванну. Он много раз просыпался, чувствуя, что задыхается. Часто бродил по ночам среди яблонь, думая, что лучше не спать вообще.

Впервые поняв, как прекрасен может быть сон, после убийства он и на секунду не вспоминал о матери.

Через пару лет его вызвали в полицию с просьбой опознать какое-то тело — потрясенный, Ли Бёндо всю дорогу до отдела бежал бегом. Кто-то утонул в водохранилище, а когда его осушили, обнаружили там труп — наверное, утопленница подходила под данное им описание, которое приводилось в газетах. Он помотал головой, сказал, что это не его мать, и сделал гневный выговор полицейским, что те и пальцем о палец не ударили, чтобы найти ее.

По дороге домой он даже поймал себя на том, что прикидывает, куда мать могла податься. И хотя полностью стер ее из памяти, он лишь обманывал сам себя. У него в голове мать была по-прежнему жива-здорова и напевала «Серебряный молоточек Максвелла» прямо ему в ухо, даже когда он крепко спал. Лишь по прошествии пятнадцати лет Бёндо это наконец осознал.

Он жил среди людей, трудился на новом заводе в своем районе и получал удовольствие от монотонной жизни между домом и работой. Работа была не бей лежачего. Время от времени ходил куда-нибудь с такими же работягами и даже встречался с девушками. Женщины всегда с улыбками тянулись к нему, стоило им его завидеть. Всех привлекало его симпатичное добродушное лицо, но стоило им проявить хоть малейшую агрессию, как он сразу отдалялся от них. Ему было куда спокойней, когда женщин не было поблизости.

Видя, как Ли Бёндо ведет себя с женским полом, его товарищи по работе решили, что он слишком застенчив. Думали, что ему не хватает опыта. Наверное, они были правы. Ему не хотелось и пытаться найти с женщинами общий язык. Было бы вернее сказать, что он просто боялся их.

Как-то вечером, отправившись всей компанией после работы пошататься по району, они выпили по второй, по третьей, и он вдруг остался один. На улице вдали от городского центра было тихо, а после полуночи и практически безлюдно, вокруг — лишь сияние огней баров и клубов. Пошатываясь от выпитого, Ли Бёндо вдруг загудел себе под нос какую-то песенку, даже не сознавая этого.

«Бам-бам, молоточек Максвелла…»

Осознав, что за мотивчик он напевает, испуганно застыл на месте. И тут к нему, улыбнувшись, подошла какая-то женщина. Вот так он и начал вновь убивать…

Ли Бёндо неистово помотал головой. Нет смысла ворошить в памяти то, что произошло когда-то давным-давно.

Подумал про яблоко, которое дала ему Сонгён.

Та женщина в доме у сада обычно собирала большие, спелые яблоки, висящие на самом верху яблони, и совала ему прямо в руки. Это яблоко унесло его на двадцать лет назад. Он вновь оказался в том июньском саду. Увидел зеленые яблоки, покачивающиеся на ветру. Двух девочек постарше и одну совсем маленькую. Впервые в жизни на душе у него воцарился покой.

Вспоминая об этом, Ли Бёндо искренне верил, что сможет опять вернуться в те дни, если вновь увидит Сонгён. Он-то думал, что уже использовал единственный шанс в своей жизни. Но через двадцать лет перед ним замаячил еще один. Нельзя было упустить его. Сонгён обещала, что даст ему еще один шанс. Вышло бы только опять повидаться с ней!

Пепельные тучи, собиравшиеся с полудня, окрасили небо густой чернотой. Потом эти тучи, набухшие от дождя, начали налезать друг на друга, озаряясь яркими вспышками. Ветер был пропитан сыростью.

После встречи с сержантом Ю Сонгён возвращалась домой в настроении под стать погоде — столь же бесцветном и унылом.

Золотистый резиновый мячик, с которым обычно играл щенок, катался по двору; плакучая ива раскачивалась на ветру — листья, как взлохмаченные волосы. В гостиной было полутемно, во всем доме тихо. Свет в комнате Хаён на втором этаже не горел. Наверное, она еще не вернулась из школы.

То, что Сонгён недавно услышала, так до конца и не укладывалось в голове.

Ей не хотелось верить ни единому слову сержанта Ю. Он и сам признавал, что у него нет доказательств, что все это не более чем его собственные умозаключения. Но, припоминая самый первый день Хаён в доме, Сонгён просто не могла полностью отмести то, что он говорил.