Александр Горский - Я, Лунин…

Он бы никогда не заметил того, что искал, если бы не яркое июньское солнце. Под его лучами маленький кусочек нержавеющей стали на мгновение блеснул из-под отогнутых в сторону лопухов, а еще через секунду уже лежал у Ильи на ладони. Распрямившись, Лунин как следует разглядел свою находку. Самая обыкновенная, серебристого цвета застежка от часов, к которой крепился небольшой, неровно оторванный кусочек черного ремешка из искусственной кожи. Судя по всему, ремешок был уже потерт или надорван когда-то уже давно, и большого усилия, чтобы разорвать узкую полоску дешевого кожзаменителя, не потребовалось.

— Нехорошо, очень нехорошо, — пробормотал Илья, пряча находку в карман. Сокрушенно вздохнув, он огляделся по сторонам и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, вновь направился к своему автомобилю.

Вернувшись в Одинск уже ближе к вечеру, Илья на пять минут вывел Рокси во двор, после чего вновь созвонился с Шестаковой и, договорившись с ней о встрече, уехал в следственное управление. В само здание он заходить не стал и бесцельно слонялся перед высоким крыльцом, заложив руки за спину и уставившись себе под ноги. Погруженный в размышления, Илья не обратил никакого внимания на въехавший на стоянку следственного комитета небольшой белый автомобиль. Не заметил он и того, что сидевший за рулем автомобиля человек уставился на Лунина и неотрывно следил за его перемещениями из стороны в сторону.

Человеку в белой машине Лунина было видно очень хорошо. До него было не более двадцати метров. Если бы Илья неожиданно поднял голову и обернулся, то он наверняка смог бы заметить, что за ним наблюдают, но обернулся Лунин только тогда, когда его окликнули. Окликнула его невысокая, стройная, темноволосая женщина, спускающаяся по ступеням следственного управления. Увидев ее, Лунин смущенно заулыбался и непроизвольно провел руками по джинсам, вытирая вспотевшие ладони. Женщина задала Илье какой-то вопрос, в ответ он отрицательно покачал головой и, подхватив ее под локоть, повел вдоль фасада здания. Они шли рука об руку, неторопливо, как люди, у которых впереди вся жизнь. Лунин что-то рассказывал своей спутнице, но, к сожалению, ее реакцию со спины понять было невозможно. Через пару десятков шагов они остановились, и Илья, достав из кармана телефон, что-то показал на нем темноволосой. Та долго рассматривала снимок, затем расхохоталась, так что ее плечи затряслись, а голова начала подергиваться вверх и вниз в приступе дикого, необузданного веселья. Очевидно, от такого поведения женщины Лунину стало несколько неудобно. Он быстро оглянулся, затем положил руку на плечо спутнице и привлек ее к себе. Та, насмеявшись вволю, наконец успокоилась и положила голову Илье на плечо. Они вновь неторопливо двинулись по тротуару, миновали парковку и теперь неторопливо шли вдоль проспекта, по которому вереницей спешили домой после долгого трудового дня многочисленные автовладельцы.

Сидящий в машине человек открыл дверь. Все можно было сделать прямо сейчас, много времени это не отнимет. После некоторого колебания рука потянулась обратно, захлопывая дверцу автомобиля. Нет, лучше без свидетелей. Не привлекая ненужного внимания. Как-нибудь в другой раз. Двигатель негромко заработал, и машина с наблюдавшим за Луниным человеком, не привлекая внимания, выехала со стоянки следственного комитета. Перестраиваясь в левый ряд, она подрезала тяжелый черный внедорожник, водитель которого раздраженно надавил на клаксон. Дважды моргнув габаритными огнями, белый автомобиль ускорился, успел проскочить перекресток на уже угасающий желтый, а затем и вовсе скрылся из вида.

Вот и все. Хотя нет, не так. Правильнее сказать, все готово. «Вот и все» он скажет, когда будет далеко отсюда. Трошин выключил компьютер и, откинувшись на спинку кресла, закинул руки за голову. Все готово. Все, кроме него самого. Как там писал Булгаков? Осетрина не может быть второй свежести? Может, осетрина и не может, а вот человек — запросто. Самого себя Николай уже давно считал именно ее, второй свежести, представителем. Способным где-то схитрить, в чем-то обмануть. Как оказалось, способным даже, пусть и не желая этого, убить человека. На многое способен человек данной категории. А что делать, жизнь сложная штука, и порой приходится поступать не так, как учили мама с папой. Если хочешь быть идеально правильным, то чтобы сохранить свою изначальную, первую, свежесть, надо сидеть безвылазно в холодильнике. Потому как чуть попал под горячие лучи жизни, так товарный вид сразу и теряется. А коли перешел во вторую категорию, жить становится сразу легче. Режим хранения у тебя сразу другой, диапазон температур шире, больше можешь вынести. Больше! Во всех смыслах этого слова.

Но ведь есть и граница. Вроде размытая она, нечеткая, но перешагнешь ее, и все, назад не вернуться. Потерял ты свою, пусть и вторую, категорию. Несортовой товар! Такому место только на свалке. И пусть ты сможешь уехать далеко, туда, где тебя никто не знает и, если повезет, никто не найдет, сам-то ты будешь знать о себе правду. Конечно, ее можно постараться забыть, загнать в такие глубины памяти, в которые никогда не захочешь заглядывать снова.

Не захочешь, а заглянешь. И будешь заглядывать вновь и вновь, терзая себя вопросами. Кто я? Человек, бросивший свою семью? Человек, оставивший любящих его людей без гроша в кармане? Человек, который, исчезнув, оставил жене и детям десятки миллионов долгов и заложенный по кредиту дом? Человек?

Живут же как-то другие, не заморачиваясь о подобных пустяках. Может, конечно, у них внутри как-то все иначе организовано? Не как у людей… Что ж я заладил, люди, не люди, нелюди. Надо меньше думать, меньше у себя самого в башке ковыряться. Но ведь Маринка приходит, когда о ней не думаешь. Ночью приходит и садится на край кровати. Сидит, смотрит, глазищами своими в темноте блестит. Здоровые глазища у нее, еще больше, чем раньше были. Блестят, смотрят на тебя, потом, раз, и на мгновение погасли. Моргнула она, значит. Оказывается, мертвые тоже моргают. А потом сидит и опять смотрит. И ведь не говорит ничего, гадина! Хотя ей-то что говорить? Это, может, ему что-то сказать надо? Извиниться перед ней, покаяться. Вот Ленка-то обалдеет, когда он среди ночи каяться начнет.

Услышав за спиной тихий шорох, Трошин вздрогнул и открыл глаза.

— Ты ужинать идешь? — приоткрыла дверь жена. — А то тебя снизу не дозовешься.

— Иду. — Николай торопливо вскочил с кресла и бросился к выходу из комнаты, словно боялся, что витавшие в воздухе мысли материализуются и станут видны Ленке. — Может, нам выпить сегодня малость? У меня бутылочка винца красненького в запасе имеется.