Джозеф Нокс - Сирены [litres]

– А больше Нил ничего не говорил?

– Нет. Зашел за стойку, будто он тут хозяин. Открыл кассу, рассовал деньги по карманам. Я пыталась его остановить, а он меня оттолкнул. Ну, я заперлась в подсобке, а там есть сейф. Нил стал ломиться в дверь. Потом кто-то спросил, что происходит, и все стихло. – Она нервно отпила из бокала и кивнула на конверт: – Что это?

От замызганного конверта, сложенного пополам, несло по́том. Похоже, конверт долго лежал у Нила в кармане. Ненадписанный, незапечатанный. Я вытащил из него знакомую газетную вырезку.

Объявление о поиске свидетелей по делу Джоанны Гринлоу. Некоторые слова вымарали черным маркером, будто секретную информацию в архивном деле Министерства обороны. Фотографию Джоанны несколько раз с силой обвели шариковой ручкой. На бумаге остались блестящие синие дорожки. Я перевернул заметку, но на обороте не было никаких надписей. Что бы это значило? Зачем бармену эта заметка? Почему он хотел передать ее именно мне?

– Что это? – повторила Мэл.

Я снова посмотрел в окно:

– Ты собираешься сменить место работы?

– Ага. С пятницы перехожу в «Пятую авеню».

Я оглядел зал:

– Это хорошо. Не возвращайся сюда.

Я снова посмотрел на газетную вырезку, соображая, что в ней такого. Та же фотография Джоанны. То же отсутствующее выражение лица. В нем было что-то знакомое.

Когда я поднял голову, Мэл уже ушла.

Почему Джоанна сбежала? Чтобы не давать показаний против Карвера и Шелдона? Или потому, что знала больше? Обведенная фотография на что-то намекала. На изображении не было ни подозрительных теней, ни чьих-то силуэтов. Вот если бы в глазах Джоанны отразился убийца…

Обычный снимок. Девушка в комнате.

Я посмотрел на людей в зале. Вгляделся в текст объявления. Черным маркером замазали не все буквы в словах. Из тех, что остались, складывалась фраза: «И Д И В А Н Н У».

Я снова оглядел зал. Посмотрел в окно. Лэски и Риггс выходили из машины. Я сунул заметку в карман, спустился по лестнице на один пролет, с грохотом распахнул дверь пожарного выхода и выскочил на улицу.

До Терсфилд-стрит я добрался в сумерках. Свет фар озарил оконные проемы, наглухо заколоченные листами железа, тускло отразился от них. Я сидел в машине, выключив фары и привыкая к темноте. Что-то выделяло дом Гринлоу среди таких же заброшенных развалюх.

Я оглянулся. Чудилось, что сбоку мелькают какие-то тени. Я пошел по дорожке, сжимая в руках фонарик и монтировку.

Включил фонарик.

С двери исчезла проволочная скрепа. Я посветил себе под ноги. На земле валялись обрезки проволоки.

Приоткрытая дверь шире не открывалась – мешал отсыревший ковролин. Он вздулся и отстал от пола. Я протиснулся внутрь и осветил фонариком коридор. Все выглядело так же, как и в прошлый раз. Надо было проверить, нет ли тут кого. Я прошел прямиком в кухню.

Те же заколоченные окна.

Та же пустая комната.

Те же светлые участки на полу, где раньше стояли холодильник и плита. Я проверил кладовку, потом вернулся в гостиную. В ней ничего не изменилось. Унылая комната, примерно три на четыре метра, окутанная тьмой. Ковролин давно содрали, обнажив рассохшиеся кривые половицы.

Заколоченные окна не пропускали света с улицы.

Я поднялся по лестнице. Ступеньки проминались под ногой. Прошел мимо ванной, заглянул в спальню. Пусто, как и в прошлый раз. А вот из второй комнаты исчезли спальный мешок и объедки.

Все будто смели подчистую.

Я заглянул в ванную. Там было так холодно, что дыхание клубилось облачками пара. Я достал из кармана газетную вырезку, посветил на нее фонариком.

И Д И В А Н Н У

Я положил фонарик на пол, чтобы луч света падал на ванну. Взял монтировку и опустился на колени. Попытался поддеть угол боковой панели в нижней части ванны. Хорошо заделанные швы, покрытые коркой многолетней грязи, мешали подцепить панель за край. Мне надоело их расковыривать. Я размахнулся и ударил монтировкой по панели. Несколько раз. Пробил дыру. Потом еще одну.

Я засунул монтировку в дыру. Зацепил панель изнутри и резко рванул. Панель хрустнула. Я замер. Мне померещился какой-то шорох за спиной. Подождал чуть-чуть и продолжил.

Я проделал очередную дыру. Потянул панель на себя. Выломал кусок побольше. Снова замахнулся. Наконец образовался большой проем. Оттуда тянуло гнилью. Я прислушался к своему дыханию. Переборол параноидальный страх. Отбросил монтировку, взял фонарик и посветил в дыру.

В тесном пространстве между панелью и дном ванны лежало скрюченное тело молодой женщины. Изъеденное смертью, временем и сыростью. Я отпрянул, попытался вздохнуть. Выскочил на лестницу. Меня замутило.

Джоанна Гринлоу не покидала этого дома.

Зейн Карвер и Шелдон Уайт… Одного она предала. Собиралась дать показания на обоих. Черно-белая метка указывала на Шелдона, но это было косвенной уликой. Еще я подумал о суперинтенданте Паррсе. О его рвении. О его близких отношениях с Джоанной Гринлоу. Кто-то из этих троих точно знал, где Джоанна была все эти десять лет.

Входная дверь затрещала. Ее выбили. Послышались шаги, в дверном проеме мелькнул луч фонарика. Потом еще один.

Громкие голоса, ругань.

Надо мной навис темный силуэт. Меня ударили фонариком под дых. Потом повернули, впечатали в стену. Зубы клацнули о кирпичную кладку. Руки заломили за спину, защелкнули наручники. В комнате раздавалось прерывистое дыхание нескольких человек.

– Повернись! – рявкнул знакомый голос.

– Повернись, кому говорят! – завопил второй.

Я повернулся. Яркий свет слепил глаза. Меня ударили фонариком в лицо. Хрустнуло разбитое стекло. Меня выволокли из комнаты. Рот был полон крови, кирпичной пыли и выбитых зубов. Меня подвели к лестнице.

– Руки, – с трудом выговорил я.

Руки были скованы сзади.

Меня толкнули в спину. Я кубарем скатился по ступенькам до самого низа.

– Как тебе известно, я – детектив-сержант Лэски, – сказал тощий полицейский.

Он дважды приходил ко мне домой. С напарником. Мы были в допросной, в подвале Главного управления. В душной бетонной коробке без окон.

Я не знал, который час. Не знал, какой сегодня день. Мои руки теперь были скованы наручниками впереди. Я сидел у стола, на котором был магнитофон и какие-то папки.

Хреново.

Детектив-сержант Лэски, закатав рукава рубашки, стоял у дальней стены и позвякивал мелочью в карманах. Бледный. Тощий. На шее вздулась тугая проволока жил. Челюсти непрестанно двигалась, будто он что-то жевал.

Серый искусственный свет струился из пластмассового плафона на потолке. Я поднял голову, разминая шею. Внутри плафона скопилась пыль и дохлые мухи.

– Детектива-констебля Риггса ты помнишь, – сказал Лэски.