Андреа Камиллери - Жаркий август

– Уж лучше удар, чем выглядеть так, будто собрался в Понтиду на митинг ультраправых!

– Куда-куда собрались, синьор комиссар?

– Проехали.

Минут пять он брел, глядя под ноги, как вдруг услыхал:

– Купи-купи?

Монтальбано поднял глаза. Перед ним стоял араб с нехитрым товаром: солнечные очки, соломенные шляпки, купальники. Но возле лица он держал штуковину, которая сразу привлекла внимание комиссара. Что-то вроде карманного вентилятора, работавшего, судя по всему, от батарейки.

– Мне вот это, – ткнул пальцем Монтальбано.

– Это мой, для себя.

– А другого у тебя нет?

– Нету.

– Ладно, за сколько отдашь?

– Пятьдесят евро.

М-да, пятьдесят евро – это как-то слишком.

– Давай за тридцать.

– Сорок.

Монтальбано отсчитал сорок евро, цапнул вентилятор и пошагал дальше, держа его у лица. Невероятно, но освежал он на славу.

Правда, за столом комиссар предпочел не усердствовать: съел только второе. Зато благодаря вентилятору прогулялся-таки по молу и даже посидел немного на плоском камне.

У вентилятора был пружинный зажим, так что комиссар прицепил его на край стола. Грех жаловаться: минимальное движение воздуха в жарком кабинете он обеспечивал.

– Катарелла!

– Чего только люди не придумают! – восхищенно цокнул языком Катарелла, увидев устройство.

– Фацио здесь?

– Так точно.

– Пусть зайдет.

Фацио тоже оценил вентилятор.

– Сколько отдали?

– Десятку.

Язык не повернулся сказать про сорок евро.

– А где вы такой отхватили? Я себе тоже куплю.

– У араба на улице. Но у него последний оставался.

Зазвонил телефон.

Это был доктор Паскуано. Комиссар включил громкую связь, чтобы Фацио тоже слышал.

– Монтальбано, вы там не заболели?

– Нет, а что?

– Что-то вы мне с утра мозги не клевали, я аж забеспокоился.

– Вы провели вскрытие?

– А чего б я иначе звонил? Чтобы насладиться музыкой вашей речи?

Раз звонит, значит, наверняка обнаружил что-то важное.

– Слушаю.

– Итак, во-первых, девчушка полностью переварила все, что съела, но кишечник еще не опорожнила. Так что ее убили либо часов в шесть вечера, либо ближе к одиннадцати.

– Думаю, часов в шесть.

– Вам виднее.

– Еще что-нибудь?

То, что доктор собирался сказать, было ему явно не по вкусу.

– Я ошибся.

– Насчет чего?

– Девчушка была девственницей. Без малейшего сомнения.

Монтальбано и Фацио обалдело переглянулись.

– И как это понимать?

– Не в курсе, что такое девственница? Сейчас объясню: если женщина никогда не…

– Вы прекрасно поняли, что я имел в виду, доктор.

Монтальбано было не до шуток. Паскуано не ответил.

– Если девушка умерла девственницей, получается, что мотив убийства другой.

– Да вы у нас прямо олимпийский чемпион.

– В каком смысле? – оторопел Монтальбано.

– Чемпион в беге на стометровку.

– Почему это?

– Забегаете вперед, дружище. Торо́питесь. Скоропалительные выводы – не ваш стиль. Что это на вас нашло?

«А то, что я старею, – подумал горько комиссар, – и хочу поскорее закрыть висящее на мне дело».

– Далее, – продолжал Паскуано. – Подтверждаю, что в момент убийства девушка стояла именно в той позе, как я сказал.

– Может, объясните, с какой стати убийца поставил ее раком, предварительно раздев, если не для того, чтобы трахнуть?

– Одежду мы не нашли, так что не можем сказать, раздел он ее до того или после. В любом случае вопрос с одеждой не суть важен, Монтальбано.

– Вы так считаете?

– Разумеется! Как не суть важно и то, что убийца запаковал тело и засунул в сундук!

– Разве не для того, чтобы спрятать?

– Знаете, Монтальбано, вы определенно не в форме.

– Видать, старею.

– Как вы себе это представляете?! Убийца старательно запрятал труп в сундук, а буквально в двух метрах оставил целое озеро кровищи!

– Зачем тогда, по-вашему, он сунул ее в сундук?

– Это вы меня спрашиваете? С вашим-то опытом? Чтобы спрятать труп от самого себя, милейший, а вовсе не от нас. Такое мгновенное устранение проблемы.

В словах Паскуано была логика.

Сколько раз он видел, как неискушенные убийцы прикрывают лицо жертвы, особенно если это женщина, тем, что под руку попадется: тряпкой, полотенцем, простыней…

– Вам надо отталкиваться от единственно доподлинно известного нам факта, – продолжал доктор, – а именно: позы девушки в тот момент, когда убийца ее зарезал. Если немного подумать, станет ясно…

– Я понял, к чему вы клоните.

– Если наконец-то поняли, скажите, что именно.

– Возможно, убийца в последний момент оказался неспособен осуществить насилие и в пылу бессильной ярости схватился за нож.

– Являющийся, как нас учат психоаналитики, замещением члена. Браво.

– Я сдал экзамен?

– Но не исключена и другая версия, – продолжал Паскуано.

– Какая же?

– Что убийца употребил ее в задний проход.

– О господи, – пробормотал Фацио.

– Это еще что за шутки! – возмутился комиссар. – Вы тут полчаса морочите мне голову и только под конец милостиво изволите сообщить то, с чего надо было начинать!

– Дело в том, что у меня нет стопроцентной уверенности. С точностью установить не могу. Слишком много времени прошло. Но, судя по неочевидным признакам, я предположил бы, что это так. Повторяю: предположил бы, в условном наклонении.

– Иными словами, вы не готовы перейти от условного наклонения к протокольному настоящему времени?

– Честно говоря, нет.

– Нету худшему предела, – хмуро заметил Фацио, когда комиссар положил трубку.

Монтальбано задумчиво молчал, и Фацио продолжил:

– Комиссар, помните, вы говорили, что, когда поймаем убийцу, вы ему морду изукрасите?

– Да. И не отказываюсь.

– А можно мне присоединиться?

– Да милости просим! Ты вызвал Дипаскуале?

– На шесть вечера, сразу после работы.

Фацио уже выходил из кабинета, когда телефон зазвонил снова.

– Синьор комиссар? Там до вас прикурор Домазева на проводе.

– Соедини.

– И ты тоже послушай, – сказал Монтальбано Фацио, включая громкую связь.

– Монтальбано?

– Прокурор?

– Хотел вас уведомить, что я побывал у Морреале и сообщил им страшное известие.

В голосе скорбь и потрясение.

– Вы поступили благородно.

– Это было ужасно, вы знаете.

– Представляю.

Но Томмазео жаждал поведать о перенесенных страданиях.

– Бедная мать, синьора Франческа, лишилась чувств. Об отце уж не говорю – он бродил по дому, бормотал что-то бессвязное, и ноги его тоже не держали.

Томмазео явно ждал реакции Монтальбано, и тот пошел ему навстречу:

– Эх, бедолаги!

– Все эти долгие годы они не переставали надеяться, что их дочь жива… Знаете, как говорится: надежда…

– …умирает последней, – подхватил Монтальбано, делая еще одну уступку и мысленно чертыхаясь по поводу произнесенной банальности.