Ханс Русенфельдт - Себастиан Бергман. 5 книг

— Поправь меня, если я ошибаюсь, но ты ведь не занят поисками своей единственной. Все женщины были для тебя просто каким-то… развлечением. — Торкель откинулся на спинку кресла. — Ты злоупотребляешь ими. Женщины ведь тебя не волнуют. Ни до, ни после.

Себастиан даже не пытался возражать. Ничего нового он не услышал. Он сам, Стефан, женщины, полагавшие, что могут обрести нечто постоянное, все поставили ему диагноз уже несколько лет назад. Новым же и удивительным казалось ему то, как хорошо было разговаривать об этом с Торкелем.

По поводу первых трех, из прошлого, он испытывал угрызения совести, но существует предел того, как далеко назад можно прокручивать пленку, в насколько давних поступках можно раскаиваться. Но Аннетт. С ней дело обстояло иначе. Она задела его за живое.

— Она была так неуверена в себе. Аннетт. Так отчаянно нуждалась в поддержке. Было так легко…

— Тебя мучает совесть.

Опять не вопрос, утверждение.

Себастиану пришлось задуматься. Его очень давно не мучила совесть, поэтому он сомневался в том, как это ощущается.

— Вероятно.

— А если бы ее не убили, мучила бы?

— Нет.

— Тогда это не считается.

Сурово, но справедливо. Использовать, одержать верх — это для него ничего не значило. Но она умерла из-за того, что у него выдался плохой день. От этого было трудно отмахнуться.

— У тебя сохранился контакт с кем-нибудь из женщин, с которыми ты спал? — Торкель перевел разговор в новое русло. Вперед.

— Между первой и последней прошло почти сорок лет. Я ничегошеньки не помню.

Торкель поймал себя на том, что размышляет над тем, сколько партнерш было у него. Две жены, четыре или пять женщин до первой жены. Скорее четыре. Несколько между браками. И теперь Урсула. Возможно, больше десяти. Ему не требовалось даже особенно напрягаться, чтобы вспомнить имена всех. Впрочем, в случае Себастиана, конечно, приходится умножать на двадцать или тридцать. Может, больше. Память подводит.

— Я просто пытаюсь сказать, — продолжил Торкель, — что если ты изо всех сил постараешься предотвратить повторение, возможно, это поможет. И тебе, и нам. — Он встал, показывая, что разговор окончен. — Но раз ты никого не помнишь, то не помнишь.

Себастиан остался сидеть на диване, глядя перед собой пустым взглядом.

Он размышлял.

Некоторых он помнил…

Ванья стояла, рассматривая центр городка. Он мог бы находиться где угодно. Но она была в Ховшё. В одном из тридцати восьми районов, которым правительство, как ей помнилось, хотело в 2009 году уделить «особое внимание», чтобы «бороться с отчужденностью». «Вложение» в «нуждающиеся в помощи районы». Все это красивые слова для пригорода, где проблем стало больше, чем их решений. Ванья понятия не имела, привело ли к чему-нибудь дополнительное внимание. Во всяком случае, на вид так не казалось.

GPS направил ее на Гранёвэген. Несколькими метрами дальше имелся поворот налево, на Кварставэген. Отсюда-то и угнали голубой «Форд Фокус» полгода назад. Хосе Родригес внезапно стал еще более интересен.

Ванья припарковалась, вышла из машины и взглянула на коричневый восьмиэтажный дом. Нашла нужный подъезд и нужную дверь. Позвонила. Никто не открыл, поэтому она позвонила к соседям напротив. На двери значилась фамилия Хаддад. Открыла женщина лет сорока пяти. Предъявив удостоверение, Ванья спросила, не видела ли женщина Хосе Родригеса или не знает ли она, где его можно найти.

— Он, наверное, на площади, — с едва заметным акцентом ответила женщина и пожала плечами, словно желая пояснить Ванье, что это догадка.

— Он там работает? — поинтересовалась Ванья, представив себе оживленную рыночную торговлю на площади Хёторгет в центре Стокгольма.

Женщина в дверях улыбнулась так, будто Ванья сказала что-то ужасно смешное.

— Нет, он не работает.

Последними четырьмя словами женщина ясно показала, что она думает о своем соседе. Возможно, не сами слова, а тон и выражение лица дали Ванье понять, что между ними нет особенно теплых чувств. Ванья поблагодарила за помощь и пошла пешком в сторону центра.

Парикмахерская, ресторан, продовольственный магазин, закусочная, пиццерия, киоск, магазин одежды. Между ними открытое бетонное пространство. Осенью и зимой тут продувается насквозь, предположила Ванья, но сейчас палило солнце, и площадь можно было по праву назвать каменной пустыней. В тени, возле поликлиники, на одной из выставленных скамеек сидели несколько человек. Лежащая и тяжело дышащая тощая немецкая овчарка и две банки пива, которые передавались по кругу сидящими на скамейке мужчинами и женщиной, подсказали Ванье, что тут, вероятно, и стоит начать поиски Родригеса. Она направилась к скамейке. Когда ей оставалось пройти метров десять, все пять человек на скамейке обратили свое внимание на нее. Ее появление, казалось, оставило безучастной только овчарку. На последних шагах к тени под выступом дома Ванья достала фотографию Хосе Родригеса.

— Вы не знаете, где я могу найти этого парня? — Она протянула фотографию. Притворяться или как-то камуфлировать свое дело не имело смысла. Они, скорее всего, вычислили, что она из полиции, как только она вступила на площадь.

— Зачем это? — Седой мужчина с поводком в руках, чей возраст было невозможно определить, бросив беглый взгляд на фотографию, посмотрел на нее. У него не хватало обоих передних зубов, поэтому вопрос прозвучал довольно шепеляво.

— Мне надо с ним поговорить, — продолжила Ванья напрямик.

— А он-то захочет с тобой разговаривать? — Опять седой мужчина.

Его шепелявость казалась почти милой. Ванья быстро прикинула, что, вероятно, довольно трудно добиваться уважения, если ты звучишь как шестилетка с басом. Наверное, поэтому у него овчарка. Для компенсации.

— Это уж решать ему.

Ответ их явно не удовлетворил. Словно по сигналу, они все вернулись к тому, чем занимались до ее прихода. Продолжили разговор, прерванный, когда она приблизилась. Закурили. Рассеянно похлопывали собаку по голове. Сделав глоток пива, посылали банку дальше. Никто не обращал на Ванью никакого внимания. Даже не смотрел в ее сторону. Будто она перестала существовать. Ванья вздохнула. Конечно, она могла обойти площадь по кругу, показывая фотографию и задавая вопросы другим, и, в конце концов, добиться результата, но было жарко, а она устала и хотела домой. Она сунула руку в передний карман джинсов и вытащила сотенную купюру.

— Мне надо только узнать, где он. Я не скажу ему, откуда я узнала.

— Он обычно торчит возле садовых участков, — сразу сказал худой длинноволосый мужчина в джинсовой куртке и потянулся грязной, трясущейся рукой за купюрой, пока остальные не успели обменяться взглядами и решить, достаточна ли цена.