Лиз Мур - Алая река

Из отчетов Саймона я примерно представляла, где может находиться Кейси. Добравшись до первого перекрестка, стала расспрашивать о ней.

По ночам в Кенсингтоне жизнь бьет ключом. Особенно если ночь теплая и благоуханная, какие выпадают в конце весны и начале лета. Был май. Немногочисленные кенсингтонские яблони и вишни стояли в полном цвету, покачивая отяжелевшими, будто от снега, пышными ветвями. Зрелище из категории зловещих: цветы, что жаждут солнца, в ночном мраке вынуждены тянуться к фонарям.

Я молча показала фотографию группе мужчин. Один из них сразу опознал Кейси, а я подумала с неприязнью: уж не клиент ли это моей сестры?

Опознавший тоже что-то заподозрил, скосил на меня глаз.

– На что она тебе, а?

Вдаваться в подробности не хотелось, тем более перед этим типом. Я просто сказала, что ищу подругу; может, меня к ней отведут?

Мужчина молчал. Колебался.

Из настоящего кенсингтонца сло́ва не вытянешь, даром что все друг друга знают и каждый в курсе, чем промышляет сосед. Скрытничают главным образом ради собственного спокойствия. И впрямь: зачем лезть в чужие дела, геморрой наживать? «Не закладывай» – звучит здесь рефреном; будь у Кенсингтона герб, эта заповедь смотрелась бы на нем вполне уместно.

Этот конкретный тип, возможно, видел меня в полицейской форме и решил, что я работаю под прикрытием, а байку о подруге сочинила с целью арестовать Кейси.

К счастью, есть сравнительно простой способ расколоть кенсингтонца. Цвет отмычки – зеленый. Пожалуй, мне хватило бы и пяти долларов (ровно столько просят за дозу героина), но я запаслась двадцаткой.

– Отведешь меня к ней – получишь двадцать баксов, – пообещала я.

Кроме денег, у меня был пистолет – на случай, если деньги попытаются отнять силой. Насчет пистолета я, конечно, умолчала.

Мужчина огляделся по сторонам. Вид у него был неважный. В ломке, догадалась я. Такой на все способен ради дозы. В другое время будет соблюдать неписаный кодекс кенсингтонской чести, а когда доза необходима, честь – побоку…

Словом, он согласился. Повел меня какими-то закоулками. От свидетелей подальше, думала я, в любую секунду готовая выхватить оружие. Мужчина шел первым, я следовала за ним на расстоянии нескольких шагов, чтобы и его движения предугадывать, и по сторонам глядеть.

Наконец мы пришли.

Дом заброшенным не выглядел. Окна не заколочены, стены не размалеваны. Даже клумбы с красными геранями у входа, причем в полном порядке – выполоты, политы.

– Вот здесь она теперь живет, – сказал мужчина и протянул ладонь: мол, давай, плати.

Я покачала головой.

– Почему я должна тебе верить? Пока сама ее не увижу, денег не получишь.

– Ну ты и зануда… Я что, среди ночи должен людей тревожить?

Он вздохнул в знак того, что согласен – потревожит, куда же деваться? Мне стало стыдно – за свою неприязнь, за подозрительность.

Мужчина постучался – сначала тихонько, затем – настойчивее.

Минут через пять дверь открылась. На пороге стояла… нет, не Кейси. Другая женщина. Лицо ее досадливо кривилось, она моргала спросонья, но выглядела прилично – никаких признаков наркотического или алкогольного опьянения, пижамные штаны и чистая футболка.

– Джереми, ты совсем сдурел? Ночь на дворе! – сказала женщина. – Что стряслось?

Он указал на меня пальцем.

– Вот эта Конни ищет.

С улицы было видно, что в доме прибрано. Я даже разглядела опрятный ковер на полу. Пахло чесноком и луком, будто недавно стряпали что-то сытное, аппетитное.

Теперь женщина воззрилась на меня. Щелкнула пальцами, произнесла:

– Ну, здравствуй. Чем помочь?

Я отвернулась, чтобы ей было не видно, как я расплачиваюсь с этим Джереми. Он живо скрылся, а я показала женщине фотографию.

– Это моя сестра. Она здесь, верно ведь?

С явной неохотой женщина отступила, пропуская меня в холл.

Я нашла Кейси спящей на узкой кровати в чистой комнате. Вторая такая же кровать пустовала. Что сестра не проснулась от стука, меня ничуть не удивило – она всегда, с самого детства, спала крепко.

– Спасибо, – сказала я своей провожатой, рассчитывая, что она оставит нас наедине.

Женщина не двинулась с места, не шевельнулась, только вскинула бровь. Я поняла: она ждет реакции Кейси. Хочет убедиться, что та мне рада; в противном случае выгонит меня. Вон как глядит: явно готова к обороне. Такую готовность, такую решимость я наблюдала у женщин, среди которых росла, в том числе у бабушки. Позднее это выражение переняла и Кейси. Я тоже умею его копировать, использую иногда на работе, но мне это стоит определенных усилий.

Я тронула Кейси за плечо, слегка потрепала. Потом удвоила усилия.

– Кейси, проснись. Это я, Мики. Проснись.

Она открыла глаза. В считаные секунды выражение ее лица изменилось четырежды. Сначала это было недоумение, затем – смущение, следом удивление, наконец стыд.

Еще через секунду в глазах Кейси заблестели слезы.

– Значит, он тебе рассказал, – пролепетала моя сестра.

Я не ответила. Не поняла, о чем она.

Кейси села на постели, закрыла лицо ладонями. Краем глаза я заметила, как моя провожатая – видимо, делившая с ней комнату – перенесла вес с одной ноги на другую.

– Прости меня, Мики; прости, – повторяла Кейси. – Я так виновата перед тобой… Я ужасно виновата.

Уже тогда я почувствовала, что мы с сестрой – на перепутье.

Перед нами простиралась карта наших жизней; я буквально видела тропы, веером расходившиеся из точки под названием «Настоящий момент». Мало того: я видела и последствия выбора мною каждой конкретной тропы. Видела, чем тот или иной мой шаг обернется для Кейси.

Теперь-то понимаю: я сделала неправильный выбор.

Не просто ошиблась, нет; я поступила недостойно.

Кейси заговорила обрывочными фразами:

– Я беременна. От Саймона. Все случилось, когда мне было совсем скверно. Я не понимала, что делаю. Он воспользовался мной. Как только узнала про беременность, я старалась не употреблять.

Я произнесла только одно слово: «Нет».

Оно само вырвалось. Потому что голова моя закружилась, я ощутила дурноту, как когда-то в детстве, во время «эпизода». В бессмысленной попытке предотвратить неизбежное я повторила:

– Нет.

И тут же почувствовала: все, решение принято. Обратный путь заказан. Если б минутой раньше я заткнула уши – я могла бы еще передумать, но не теперь, когда сестра все выложила.

Мне надо было уйти. Взять больше времени на размышления.

– Мики, – умоляюще произнесла Кейси.

Я резко отвернулась.

– Мик, мне стыдно. Прости меня. Ох, если б этого никогда не было!..

Сейчас я периодически травлю себе душу – вспоминаю все гадости, которые сказала и сделала сестре. Возглавляет список детская ложь, выпаленная в приступе гнева. Ложь о том, что мама любила меня больше, чем Кейси. Тогда мой детский умишко не мог измыслить ничего более ядовитого. Ложь о маминой любви стала кинжалом, вспорола обычную ссору, какие сплошь и рядом происходят между братьями и сестрами. Реакция Кейси, этот чудовищный вой, оказалась столь бурной, что живо отрезвила меня, заставила раскаяться и поклясться себе: никогда, никогда больше с моего языка не сорвутся такие злые слова.